Дмитрий Осокин: Дракоши

Эгоистичный голос мелочной правды жизни оказался тем, чего не хватало.

Эгоистичный голос мелочной правды жизни оказался тем, чего не хватало.

— Хм, — первым опомнился Княже, — да, насчёт мамы это я перегнул палку. Не место ей здесь.

— Ну и кинь её кому-нибудь, гнутую эту палку! — деловито посоветовала МатьИрина, — а сам быстро взял у Димули швабру и общее руководство! А то упустили живность!

— Это неправильная живность, — прекратил отвратительно повизгивать Кубик, чтоб не икать, выпил жидкости напоминающей цветом воду из Батюшкиной бутылки «Смирновской», — это научно-техническая живность. Гляньте, нечто типа соляры на вид!

Он указал на свои многосезонные варёные джинсы: на уровне колена, где его коснулся мой глюк, было пятно. Я бы сказал, как от машинного масла.

Собственно я об этом и сказал.

— Это меняет дело, нет такой техники, которую не смогли бы раздолбать большевики! — обрадовался Батюшка, которого ввели в курс дела о «глюках Димона», — или продать демократы… а то нагнали мистики, антихристы!

Подумав, мы решили, что моя тактическая ошибка в порядке вещей. Это только всякие нерусские люди начинают войны Перл-Харбором а заканчивают сокрущающими Хер-Вам-Сима-в-Ногу-Ссаки. Русские (и примкнувший к ним Княже) начинают с Брестской крепости! А заканчивают, минимум, Берлином. Если бы с нами был Хиба — дошли бы до Нью-Йорка.

— Вообще-то, — удивил нас глубиной эрудиции Кубик, — лучше всего начать войну, попалив свою столицу. Тогда дальше убежим, как ошпаренные мимо Берлина — и прямо до Парижа!

— Но-но, — верно поняла ход геростратовской мысли Ирина, — квартиру я вам жечь не дам!

— Мужики, а окна и балкон в кухне точно закрыты?

Кто не верит — идёт на Тверскую дом восемь, смотрит (если мнихи позволят), балконы там действительно по кухням. И даже в сортирах небольшие — хотя для сортиров, так и огромные! — окна с вентиляторами.

— Да, точно. Холодает же ночами, ты не замечал? — успокоила мать Ирина.

После краткого совещания контингента по принуждению моего «технического глюка» к доброму сотрудничеству и дружбе, сформировавшийся корпус миротворцев вынес хоровой вердикт:

— Тогда попался, болезный!

После короткой дискуссии вооруженных кто чем сил по принуждению к дружбе, было решено не накрывать дракошу ведром, как предложил было Княже («Э, э! А как же мы будем тогда с ним знакомиться?» — резонно возразил кто-то), а связать ремнями, предварительно закрутив в Иринкину шаль.

Свет в кухне зажигался из коридора, что значительно упрощало дело. Мы, как субъекты крестьянских бунтов, вооружились подручными предметами — Княже взял швабру, Иринка — совок, а Батюшка на растопыренных руках приготовил к запуску шаль своей бывшей благоверной. Кубик зажал в руке пустую бутылку из-под «Гуцульской».

— Э, люди, только вы совком и стеклом-то не переусердствуйте, не прибейте животное! — я все с тем же веником в руках должен был, по диспозиции, пропустить всех вперед, оставшись в дверях, — на меня возлагалась ответственность за возможный дракошин побег.

Группа захвата сосредоточилась у двери, я зажег свет, и мы ввалились в кухню. Дракоша неподвижно висел в воздухе у окна на уровне форточки и лапками пытался справиться с защелкой. Батюшка в прыжке метнул шаль, по инерции влетел головой в посудницу и выключился из дальнейшей охоты. Оглушительно зазвенело. Однако у Батюшки, чье бренное тело оказалось почти скрытым под фарфоровыми дребезгами, были верный глаз и ловкие руки — и шаль угодила как раз в зависшего дракошу, лишив его преимущества в воздухе: тварь спикировала, стукнулась об угол подоконника, перевернулась и шмякнулась на пол, но тут же вновь оказалась на лапках.

Начался совершеннейший хоккей. Дракоша, пища на сверхвысоких, с умопомрачительной скоростью носился по полу, волоча за собой шаль, а тройка нападающих — Иринка, Княже и Кубик — пыталась оглушить его совком, шваброй и пустой бутылкой соответственно. Мне оставалось только прикинуться Третьяком, что я и сделал.

По-вратарски перехватив веник, я начал вполне профессионально отбивать им дракошу от двери-ворот. Конечно, в кухнях ленинградских домов такое развлекалово было бы невозможно, но тут, благо позволяла площадь, игра пошла очень азартно, причем табуретки добровольно взяли на себя неблагодарную роль ломающихся клюшек. Отчетливо помню, что мне почему-то и в голову не пришло просто закрыть дверь. Дракоша гнуснейше пищал на одной ноте, нападающие промахивались, разрушая мебель, а Батюшка приходил в себя на полу под посудницей. Впрочем, он, как я заметил краем глаза, оклемался уже вполне достаточно для того, чтобы стряхнуть с себя осколки и начать придавать окружающему хоккею элементы заокеанской грубости. С загадочной улыбкой на еще бледных губах Батюшка, сидя, вошел в амплуа защитника и начал протягивать ноги, — и всякий раз кто-то из тройки нападающих неминуемо падал.