Дмитрий Осокин - Дракоши

Но окончательно в разряд «грубых и косных» попал я, когда сдуру при всех интерпретировал Хайяма — «Не то страдание, что соловьем стенает, а то страдание, что сдерживает стон!» Хорош же я буду сейчас в гостях — старший братец этой подруги! Решат, что это она у меня научилась. А шутить — тошно, странно.

Октябрь начал засевать город зернами мелкого дождя, и к моему окну слетелись нахохлившиеся птицы мира с окрестных помоек. «А как же, интересно, дракоши все-таки размножаются? — неожиданно подумалось мне — Может, на них идет какой-нибудь дождь человеческих мыслей и каждый дракоша, как семечко, лопается и прорастает десятком других?» Закрыв глаза я отчетливо представил себе, как это может происходить. И тут меня буквально прожгла какая-то, еще не очень четкая мысль.

«Ох, корень зла! Как же это я сразу-то не додумался! — Я даже привскочил и закурил новую папиросу — Так, так, тише. Значит, дракоши и этот Рот появились на свет следующим путем: какой-то дурак от нечего делать их просто придумал. И этого было вполне достаточно! Выдумка оказалась удачной, и эти твари покорили в том мире „материализующихся мечтаний“ все остальные фантазии — типа Бабы-Йоги или Щелкунчика. Бедняга Карлсон! Так, а почему дракош много, а Рот один?

Стоп. Не факт, что Рот — один. Сформулируем по-другому: почему же дракош явно больше, чем Ртов? Да потому, наверное, что это просто более распространенная фантазия, больше людей представляло себе их, думало о них. Значит, как только человек. Вот тебе и все размножение элементарно, Ватсон! На какую же удочку я чуть было не попался! А ведь Рот проговорился, как минимум, дважды: когда сказал, что их не так уж и много, и когда объяснял про свое происхождение!» — Я даже забыл стряхнуть с папиросы пепел, и его белый комочек упал прямо на пушистый ковер у моих ног. И его последние слова насчет того, что мы можем рассказывать обо всем происшедшем другим людям! Хорош расчет! Мы, допустим, рассказываем, а каждый, кто слушает, пусть на мгновение представляет себе и дракош. И Рта этого. Вот и размножение! Хорошо еще, не на Западе живем, у нас хоть в газетах сообщении не появится, а то сколько народу охвачено бы оказалось, не меньше миллиона дракош обеспечено было бы! Да я один за сегодняшний день их столько напредставлял!

А если какой-нибудь умник узнает, напряжется и изобретет ну хотя бы дракошину матку, наподобие пчелиной! — И тут я похолодел, стараясь не думать, не думать о том, а не оказалось ли в этой фотоном мелькнувшей в голове мысли, достаточно для морщинистых слизняков-дракош «Все. Больше я о них не думаю. Чтобы они на моих мыслях паразитировали? Штрихуй ушки им!» И тут меня передернуло. Да. Больше ты их действительно не напредставляешь, даже, если и захочешь, — одна ночь жизни всего осталась.

Дождь давно ушел куда-то на запад, а я все еще стоял у окна в позе Лермонтова, сочиняющего «Майн кампф». Пришли родители, но мне было слишком не по себе, чтобы с ними общаться. Я заперся в комнате. Уже и солнце отправилось догонять дождь, и город начал медленно отмирать. Я вспомнил, что можно позвонить Прекрасной Художнице М., с которой любил поболтать вечерами о смертях и рождениях, но тут же обнаружил, что в очередной раз забыл ее телефон. Понабирав наугад цифры 554 ХО-68, мои указательный палец предпочел постучать меня по лбу. Ночь навалилась на мир такая дурная, что чуть ли не до пяти утра я прометался по комнате, полностью презрев идею хорошенько выспаться, чтобы быть настороже в день гибели. Под конец, впав уже в какое-то расслабленное безразличие, сел писать предсмертно-прощальное стихотворение, но и из этой дикой затеи так ничего и не получилось. И когда я, черт знает в какой раз, не смог найти рифму на слово «лебедем», кроме олигофренического в небе дым или маяковского переедем, мной овладела абсолютнейшая апатия: «Ну, помру. А то, может, пойти завтра с утра на улицу с каким-нибудь подрывным плакатиком? Сразу повинтят и в дурку, а там стены крепкие, кирпичи не падают».

С этой успокоительной мыслью я уснул, а часов в десять меня разбудил мой шумливый слуга — телефон:

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела! — прохрипел он.

— Кто спрашивает-то? — бессмысленного «алло» я избегал с десятого класса, когда меня напугали какие-то веселые хамы позвонив однажды, они просто сказали в рифму русское народное слово, которое на советский литературный можно перевести лишь эвфемически, как «ну ты и кайло'» А оскорбления — всегда повод к самоусовершенствованию.