Макс Фрай - Зеленый. Том 1

Он взмахнул рукой, как будто держал в ней нож, обрезающий нить рассуждений. Это выглядело убедительно поставленной точкой. Профессор отцепил от лацкана микрофон, отдал его ассистенту и уже без усиления, обычным человеческим голосом, но так отчетливо, что слышно было даже в задних рядах, сказал:

– Я не художник Другой Стороны, а всего лишь любитель, знаток и популяризатор тамошнего искусства; если называть вещи своими именами, просто трепло. Но вы мой треп сейчас почти два часа слушали, забывая дышать – вот поэтому. Таково обаяние – не мое персональное, а навсегда накрывшей меня тени Другой Стороны.

«Пижон, – подумала Цвета. – Просто пижон. Для препода отличное качество, нам бы в свое время такого, историю искусства никто бы не прогуливал, даже я. То-то на его публичные лекции ломятся, как на концерт. Ну, концерт и есть, собственно. Смотреть и слушать – одно удовольствие, если не придавать большого значения тому, что именно он говорит.

Да на самом деле не говорил он ничего такого особенного, – сердито думала Цвета. – Обычную романтическую ерунду для умеренно просвещенной публики, как публичному лектору и положено. Все с удовольствием слушают, но серьезно к таким вещам никто не относится, близко к сердцу не принимает, не все такие впечатлительные идиоты, как я. Вряд ли все вот прямо сейчас дружно встанут и на Другую Сторону побегут, как ему, могу спорить, хотелось бы. Обидно же, наверное, что он там влип, а мы – нет».

На этом месте Цвета сама поняла, что перегнула палку. Никто на свете не заслужил, чтобы о нем думали такую херню. Тем более, профессор Эдо Ланг, который, на самом деле, купил ее с потрохами – так интересно и убедительно говорил. И это было хуже всего. Цвета не хотела ему верить. Потому что, если он прав, получается, Другая Сторона хорошее, полезное место для художника – победа духа, вот это все, что Цвета нафантазировала, послушав музыку, которую стал там писать Симон. «А на самом деле Симон просто сам по себе такой гений, – упрямо думала она. – Отлично обошелся бы без Другой Стороны. Может даже стал бы еще в сто раз круче, если бы десять лет там не потерял. Теперь не проверишь, конечно, сослагательного наклонения не бывает, но…»

Так задумалась, что, сама не заметив, осталась в зале одна. Как-то быстро публика разошлась. «Ну хоть на бис вызывать этого пижона не стали», – ехидно подумала Цвета. Обрадовалась, как будто это была не лекция, а концерт, где если на бис ни разу не вызвали, ясно, что полный провал.

Наконец встала и пошла к выходу. Чего тут сидеть.

У Цветы и в мыслях не было разыскивать лектора и объяснять, насколько и почему он неправ. Но профессор стоял на улице у служебного входа, совершенно один и курил с такой самодовольной мечтательной рожей, что Цвета не выдержала, остановилась и сказала:

– Дрянь эта ваша Другая Сторона. Может, местным художникам что-то там и на пользу – ну а куда им деваться? Где родился, там и живи. Иной жизни им не положено, и иной смерти тоже. Какие там у людей вообще могут быть варианты? Или ты тупица и просто об этом не думаешь, или думаешь и сходишь с ума, спиваешься, пилишь вены, или учишься убивать, чтобы смерть считала тебя полезным помощником и подольше не забирала. А если повезло родиться мастером самообмана, идешь в художники. И какое-то время перед собой же прикидываешься, типа, ты офигенно чему-то противостоишь…

Профессор ее перебил:

– Долго там жили, да?

– Вечность, – криво усмехнулась Цвета. – Но формально месяц. Даже немножко меньше. Просто мне хватило – вот так! – и провела ладонью над головой.

– А. Ну значит, без забвения обошлось.

– Еще чего не хватало! – возмутилась Цвета, как будто он не констатировал факт, а предложил ей срочно это забвение пережить.

Но профессор не обратил внимания на ее возмущение, только спросил – не снисходительно, а сочувственно, как у коллеги своей:

– В первый раз там так долго пробыли?

– Вообще в первый раз.

– Ох, первый раз это полный трындец, – неожиданно согласился профессор. – Лютый ужас. Даже не столько сама по себе Другая Сторона, а то, как изменяешься в момент перехода. Как будто тебя вот прямо сейчас превращают в неведомое чудовище, и ты все чувствуешь, все понимаешь, но назад откатить не можешь. И кажется, что изменения необратимы. Навсегда.

– Да, превратили. В очень несчастное, перепуганное чудовище, которому нестерпимо жалко себя, – потрясенно сказала Цвета, совершенно не ожидавшая услышать от постороннего человека настолько точное описание ее собственных ощущений, которые никому из близких друзей так и не смогла объяснить, хотя говорила примерно этими же словами, а они слушали и кивали, но по глазам было видно, что не понимают вообще ни черта. А этот пижон понимал.