Вадим Булаев - Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #3

— Про президента — умно придумано, — констатировал Иванов, откладывая смартфон в сторону и подавая домовой бокал. — Такое не простят. Особенно в том виде, в котором преподнесено. Даже мне на какой-то миг поверилось, что всё сказанное — чистая правда. На самом деле — там уровень не тот, чтобы под такой крышей ходить. Но не отреагировать из столицы теперь не смогут — свои же не поймут. Главная площадь, опять же. Всё! Каюк и Артёмке, и его отчиму.

— Думаешь?

— Знаю. Или в дурку упекут буйную деточку, или закроют по полной программе по высочайшему повелению... Меня, в принципе, оба варианта устроят. Карьере названого родителя — стопроцентный конец. Теперь от него все открестятся — только из-за того, что такое допустил. Под кем-то кресло зашатается, кого-то сожрут в борьбе за власть. Повод для этого отличный. Так что ждём, чем всё это закончится. Думаю, наш с тобой аноним об этом не замедлит сообщить. Сегодня же в какой-то степени и его триумф тоже. Ну и бесу при встрече я теперь просто обязан пару пузырей выкатить за полученное удовольствие. Красиво он дело обстряпал…

Снова чокнулись.

В этот момент завибрировал смартфон Иванова. Тот нехотя взял его и, увидев незнакомый номер, после некоторых раздумий всё же посчитал нужным ответить. Обычно он такие вот, неизвестные звонки не любил, но сегодняшний, в какой-то степени (права Машка) праздничный день вселял уверенность и оптимизм.

Однако парень ошибся. Едва он привычным движением пальца отправил зелёную иконку звонка вверх по дисплею, как из динамика раздалось:

— Это Лана. Смотрела оба ролика. Хорошая работа. Впечатлили. Не геройство, не подвиг, но весьма и весьма. Удивлена, не скрою. Жду вас через два часа. Советую приехать — вам будет интересно, я закрою свою часть уговора. Адрес знаете!

И разговор оборвался.

— Поезжай, Серёжа, — подала голос всё слышавшая Маша. — Не играй в гордыню. А заодно узнай, откуда ей известны такие подробности из нашей жизни...

***

— Здравствуйте. Пройдёмте в кабинет, — едва Иванов вошёл в прихожую, заявила странная женщина-библиотекарь, и, не дожидаясь ответа, круто развернулась на каблучках. — Следуйте за мной.

Тапочек гостю никто не предложил и он, неуклюже оббив от налипшего снега ботинки, растерянно заозирался в поисках сменной обуви, думая, как бы не испачкать чистые полы.

— Не нужно! — донесся из глубины комнат голос хозяйки. — Так проходите. Вы же не жить ко мне приехали, с зубной щёткой и сменой белья, потому вам тапочки ни к чему.

Психологически выверенный ход, призванный продемонстрировать всеосведомлённость Ланы, Сергей оценил и уважительно качнул головой, признавая красоту и точность её подготовки. А затем прошёл в дом.

Обстановка в огромном, совмещённом с кухней помещении оказалась минимальной. Диван, стол, пара кресел, небольшой комод. Всё некрупное, ютящееся вдоль стен. Ни весёленьких штор, ни всяких мелочей, столь любимых женщинами, здесь не было. Сплошная пустота, эффектно усиленная сплошь светлыми оттенками в отделке и неожиданно большим количеством света, льющегося как из многочисленных светильников с потолка, так и через незанавешенные окна.

Аэропорт — первое, что приходило в голову при виде всего этого пространства.

А ещё везде висели фотографии. Чёрно-белые, непривычно нечёткие, словно сделанные на примитивных аппаратах в далёком прошлом. Не сдержав любопытства, обожающий всякие ретро-штуки Сергей подошёл к ближайшему, довольно крупному снимку.

Всмотрелся.

...Женщина. Снята со спины, сидит на камне. Она обнажена по пояс, волосы запрокинуты вперёд, на лицо, трогательно, словно напоказ демонстрируя беззащитность тонкой шеи.

Неизвестная не просто позировала, подчиняясь причудам фотографа. Она там жила. Она обхватила, сжала саму себя своими же руками, и по напряжённым мышцам, по обтянутому тонкой, белой кожей позвоночнику создавалось впечатление, что ей жутко больно.

Но только на первый, поверхностный, невнимательный взгляд.

Стоило хоть немного присмотреться, и восприятие увиденного менялось категорически.

Женщина на снимке не страдала, нет.

Она танцевала. Точнее замерла в танце, во всём непередаваемом блеске и ранимости бесстыдно-застенчиво раскрывая в нём себя и свою душу. И удачливый и, без сомнения, талантливый фотограф смог запечатлеть именно это, оголяющее самую суть, мгновение.

Как неизвестная оказалась на том камне, почему раздета — все эти вопросы выглядели откровенно лишними, мелочными, глупыми придирками завистливой бездарности.