Вадим Булаев - Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #4

— Это? — зачем-то переспросил выходец из Ада, недовольно посматривая на Швеца. — Это — Солодянкина Виктория Егоровна. Бизнес-леди. А памятник, к которому она ругаться приезжала — её матери. Солодянкиной Марье Павловне.

— Ругаться? — не скрывая удивления, уточнил Сергей, тоже не отводивший взгляда от шикарного автомобиля, который как раз закончил разворачиваться и начал стремительно набирать скорость, мягко шурша шинами по асфальту.

— Ага. Именно ругаться. Она каждую неделю приезжает по разу, а то и по два. Поначалу проклинала мать, потом молила о прощении, но так... один хрен на крик срывалась, — с готовностью ответил бес прежним голосом пропойцы. Похоже, удивление неординарным поступком сотрудников Департамента Управления Душами прошло, и он вернулся в привычный образ. — Теперь придёт к могилке, встанет с краю и шипит, точно гадюка. Требует отпустить.

— Ничего не понял, — честно признался Швец. — Ругается? Требует? От мёртвой?

— Именно так! Тут её историю все наши знают. Проклятая она. Думает — матерью.

Выставив вперёд ладонь, Иванов призвал всех к молчанию и вызвал такси. Терпеливо объяснив молоденькой девушке-оператору, явно новенькой, что въезд в городское кладбище адрес если и имеет, то почему-то таблички с указанием улиц и номера нет, напоследок в сердцах бросил:

— Да просто передайте заказ любому свободному водиле! Сюда дорогу все знают... Вы не знаете?.. Ничего, какие ваши годы. Познакомитесь, когда время придёт!.. Нет, я с вами не ругаюсь... Да... — после, отключив смартфон, сообщил Швецу. — Убедил эту дуру. Машина выехала, но придётся подождать, — и уже к бесу. — Что за история?

Тот, явно настраиваясь на долгий монолог, поставил пакет на порог сторожки, извлёк пачку дешёвых сигарет, неспешно закурил, пуская вверх желтоватый, мутный дым и неторопливо начал:

— Вика по молодости девка-оторва была. Это сейчас она важная, кручёная, а тогда... Дура дурой. С четырнадцати лет из дома убегала, по подворотням чернила лакала...

— Чернила? — переспросил Сергей.

— Дешёвый портвейн, — подал голос Швец. — Три топора там, или Агдам какой. Бормотуха, короче. Шмурдяк.

— Да-да, — подтвердил кладбищенский алкаш. — Они самые. Дрянь несусветная. И курила, и... в общем, заставила мамашу поседеть раньше времени. Папки у неё не было — потому без ремня родительского росла. В шестнадцать вроде как все деньги из дома украла и мотанула на юга. Естественно, родне ничего не сказала. Когда вернулась, лет через пять... или шесть... — бес неуверенно почесал в затылке, пытаясь припомнить точный срок. Не смог, цыкнул зубом, показывая слушателям, что достоверность дат в повествовании значения не имеет, сплюнул. — Короче, приехала — а мать в больнице. При смерти. Сердце больное у неё было. Пошла Вика к ней — и опять погрызлась. За квартиру. Отобрала ключи, да и загуляла. Плотно так загуляла. А мать ещё немножко пожила — и скопытилась. С дочкой они больше не виделись.

Рассказчику явно нравилась смаковать эту историю, потому он регулярно делал театральные паузы, давая, как ему казалось, слушателям насладиться подробностями.

— Так вот, — продолжал бес. — Не знаю, что на беспутную нашло, а только Вика явно дала кому надо, попыхтела, как положено, и выбила маман престижное место на нашем кладбище. Сами видели... Памятник железный, копеечный поставила, без ограды — денег-то у неё тогда не водилось особо. На том и успокоилась, и дорожку сюда позабыла... Раз в год только заскакивала, в поминальный день. Без цветов, без веночка — так, отметиться... Мы ей и место предлагали продать, и мамку перезахоронить — место ведь хорошее, состоятельные люди вокруг, и её непотребство жестяное... Ни в какую! Из вредности упиралась, назло всем! Вы не представляете, сколько богатого народу нам в те годочки пришлось отваживать — вспомнить страшно! Все же думали — пустует место, а памятничек дешёвый — кто-то на будущее зарезервировал. Здесь это модное дело — могилку заранее присматривать.

Про тонкости кладбищенского бизнеса оба инспектора имели вполне достойное представление, а потому понимающе закивали головами. Антон угостился сигаретой из Серёгиной пачки, с умным видом протянув:

— Биография у тётки, пока, скажу честно, так себе. Сколько их, молодых да тупорылых...

— Кто спорит? — выходец из Ада не пожелал развивать тему подрастающего поколения, однако заметил. — Солодянкина — исключение. Не знаю, как, но где-то она ума набралась, в бизнес влезла, быстро в гору пошла. Замуж выскочила за какого-то богатея, дочку родила. Вот только счастья у неё не было. Муж, с которым вроде как у них даже любовь имелась — умер, дом сгорел, бандиты большую часть денег отжали, дочка с малолетства на неё волчонком глядела. Тогда баба окончательно и оледенела. Работала как три мужика, с утра и до утра. По головам шла. Дом отстроила новый; офис в самом центре забабахала — в два этажа, красивый, с колоннами, из красного кирпича, под старину — другого такого в городе нет, сплошь пилястры да лепка; мелкую свою в Англию определила, в закрытый пансион, дела развернула пуще прежнего. Но не осталось у неё ни друзей, ни подруг, ни даже родственников. Со всеми переругалась. Злющая стала... И вот как-то Вика, горюя о своей бабьей доле...