Михаил Шабловский - От тёмного истока

Должен, кстати, сказать, что у меня после этого испытания на всю жизнь остался ревматизм.

Черепная коробка ещё держалась, но в мозгу уже плыли какие-то кошмарные образы, странные видения смерти, багровый сумрак, и это ещё усугублялось воплями секретарш из офиса сзади. Но всё же я нашёл в глубинах своего ментального «я», которое сейчас мне представилось в виде лабиринта серых стен с тёмно-красным небом над ними, где в грязных углах теснились мои мысли и чувства, не всегда прекрасные, и лишь кое-где тускло поблёскивали жемчужины светлых воспоминаний и мечтаний о будущем, итак, в самом сердце этого лабиринта нашел я ржавый рычаг. Я надавил на него, со скрипом он подался, над лабиринтом пронесся чей-то смех, гнусный и замогильный, и я стал бесплотен опять, при этом вернувшись в реальный мир и пройдя сквозь стену, причем секретарши позади прямо-таки взвыли.

Не чуя ног, я шагал домой, призраком в свою прозрачную квартиру. Дома же я лёг на диван и углубился в себя, мня выяснить изнутри, что же такое со мною сделалось, и кем я стал.

Что-то мне открылось такое, пока я был внутри стены, блуждал по внутреннему своему ментальному миру, но увы, вернувшись в мир реальный, я никак не мог вспомнить, что именно, только смутные образы тёмного лабиринта мелькали в сознании.

Одно радовало — я и вправду научился управлять своей невесть откуда взявшейся способностью «обесплочиваться», или, если угодно, «деволюмизироваться». Приятно было помечтать об открывавшихся возможностях, а ведь они были действительно широки! Бесплотный и невидимый везде пройдет, насквозь видящий всё углядит, да ведь ещё и с собой можно унести кое-что! (Путём некоторых экспериментов было установлено, что я могу по собственной воле деволюмизировать любой предмет, которого касаюсь, правда, затруднения начинали возникать, если масса предмета превышала половину моего собственного веса, за минусом ещё веса одежды и вещей в карманах, на поясе и т. д.)

Ну и надо признаться, что мечтания мои далеко не всегда оказывались чистыми и безгрешными — да и кто смог бы удержаться от некоторых, не совсем совместимых с моралью поползновений, обретя схожие с моими способности! Разве что какой-то совсем уж святой человек. Так что лабиринт мой ментальный еще засорился.

И вообще, уверен, что за подхваченный внутри стены ревматизм на молодости лет, мне простятся многие грехи.

Но какова же природа этого странного дара, которым наделил меня немилосердный Господь? Почему мой дом всё ещё прозрачен? Что означало видение мрачного лабиринта и ясное осознание его как своего ментального «я» и никак иначе, и это притом, что я никогда в жизни не обнаруживал в себе потребности, а главное, склонности к такому самокопанию? И какое отношение ко всему этому имел увиденный мною под утро сон, тот страшноватый поединок, который происходил в очень похожих декорациях?

Эти и смежные вопросы мучили меня, и я не находил ответов. К тому же всё сильнее хотелось есть. Ведь хлеба к завтраку я так и не получил! Что же я, паштет должен прямо из банки есть, как кошкин корм? Да и пару бутербродов с сыром я бы съел с удовольствием. Пришлось вновь одеваться и идти в булочную, на сей раз уже в недеволюмизированном виде.

Сон с продолжением! Здравствуй, пиксель, Новый Год! Знаете, что я узрел, выходя из булочной? Не угадаете ведь ни за что. Трамвай. Чёрный. Шипованный. Впрочем, заметив меня (как мне показалось), трамвай сделал попытку трансформироваться обратно в нормальный, да не тут-то было! Легким и непринужденным движением воли (да таким, что аж вспотел) я удержал трамвай как бы в фокусе, не давая ему замаскироваться. «А что если?!..» — подумал я и, деволюмизировавшись на всякий случай, рванул через проезжую часть к трамваю. Ясное дело, я мнил отыскать внутри разгадку если не всех, то по меньшей мере половины тайн и загадок последних трёх дней моей жизни.

Я заскочил в трамвай прямо сквозь закрытые двери. Внутри оказалось довольно темно и как-то пусто. Сквозь смотровые щели бронелистов проникало немного света, так что я мог рассмотреть весь салон трамвая. Никаких сидений или поручней тут не было, лишь вдоль бортов тянулись железные скамьи, да с потолка на цепях свисали какие-то крючья. И никого не было в салоне. Даже водителя, в смысле, вагоновожатого. Сей трамвай, видимо, подобно известному домашнему животному, ходил сам по себе.

Ну и что теперь? Не выходить же, несолоно хлебавши. Я принял решение ехать в трамвае до его конечной станции — ведь у каждого трамвая должна быть конечная станция! Понятие «трамвай», на мой взгляд, само по себе уже подразумевает наличие конечной станции, будь этот трамвай хоть серо-бур-малинового цвета, да в шипах, как дикобраз.