Татьяна Богатырева - Чувство ежа

Незнакомец спрыгнул на пол. Без единого звука, даже шороха. Как в телевизоре с выключенным звуком.

Сделал шаг, второй – к Виоле.

Она затаила дыхание, чувствуя себя кроликом перед удавом и опасаясь отвести от незнакомца взгляд хоть на миг. Ведь это глюк, правда же? На окне сигнализация, никто не может сюда забраться! И в парке – волки, они бы не пропустили чужака!

Папа, папа, мне страшно!

Можно я проснусь? Я не хочу смотреть дальше!

Виола внезапно поймала себя на том, что почему-то отлично видит в темноте. И даже, кажется, узнает его – страшного незнакомца. Она уже видела этот безупречно элегантный светлый костюм, эти идеально уложенные черные волосы, выразительный нос и холодные, прозрачные, мертвые глаза.

Но где?

Почему-то показалось, что если она вспомнит, то ужасное наваждение рассеется.

А знакомый незнакомец вдруг оказался совсем близко, искривил рот в неестественной гримасе – то ли злобной, то ли презрительной.

Да, она точно его знает, и надо только назвать его по имени… по имени… она должна вспомнить его имя!..

Но вспомнить Виола не успела. Только закричать, тонко и пронзительно, срывая голос:

– Нет! Па!.. – когда незнакомец прыгнул к ней, вырвал из ее рук гитару, замахнулся…

Боли она тоже почувствовать не успела. Только удивление. И – вспышку чего-то не похожего ни на свет, ни на тьму… Ни на что не похожего.

А потом, как-то сразу, в зале оказался отец. Вылетел из стены, которая заклубилась туманом и разошлась, остановился напротив… Только смотрел не на нее, а куда-то ниже. Кажется, на этого… маньяка. А маньяк держал, как-то очень неудобно и неловко, нескладную девчонку в пижаме. Кажется, она не дышала…

Да ведь это же я! Это меня он держит, одной рукой обхватил затылок, другой подбородок, и держит! И моя гитара… обломки гитары рядом! А в руке отца пистолет, и сам он… ой, мама… почему у него глаза светятся красным? И почему он такой большой, словно едва умещается в зале, и у него тень с крыльями?.. Очень странное видение!

– Отпусти ее, ублюдок, – прорычал отец.

В самом деле прорычал, даже стекла задрожали. И почему-то в воздухе заплясали искры и явственно запахло паленым.

Но отец не прав, не надо маньяка называть ублюдком, надо – по имени. Сеньором Кановой. Вот теперь Виола совершенно точно вспомнила, где и когда его встречала. Год назад, в Париже, на мюзикле «Нотр-Дам». Он еще тогда не поверил, что Виола – дочь своего отца. И произносил их фамилию неправильно.

А сеньор Канова вовсе не испугался. Наверное, не видел тени с крыльями – это только ее глюк. Личный.

Он сдул падающую на глаза прядь и растянул губы в улыбке. Тоже какой-то неправильной. Наверное, потому, что у сеньора Кановы были очень острые зубы, как у рыбы. И глаза – как стекло, блестящие и неживые.

– Поклянешься не удерживать меня и не причинять вреда – отпущу.

И голос был странным. Виола помнила – приятный был голос, бархатный и глубокий. А сейчас звучал резко и пусто, как эхо в заброшенном доме.

– Если ты отпустишь ее прямо сейчас, живой, и поклянешься своей душой и жизнью никогда больше не трогать – сможешь уйти, – сказал отец; в его голосе слышались раскаты грома. – Тогда и я поклянусь, что ни я, ни мои вассалы не тронем тебя.

Вместо ответа сеньор Канова отрывисто засмеялся.

– Душой? Да запросто!.. – Смех резко перешел во всхлип, из стеклянных глаз потекли слезы. – Душой и жизнью, видит Господь, клянусь не причинять вреда твоей девчонке! Сдалась она мне! И да провалишься ты в ад…

Он толкнул безвольное тело прямо в руки отцу, отбросил обломки гитары и тенью вскочил на подоконник. И прыгнул – не вниз, а вверх, растворяясь в лунном свете.

И только тогда замок ожил. Разочарованно заскрипел дверьми, внизу, в парке, злобно завыли. Противно запищала сигнализация. Словно проснулась.

А на пороге возник старый Франсуа, виновато комкая колпак и искоса глядя на отца. Тяжело вздохнул.

– Что стоишь? Неси спирт и бинты, зови…

Отец не договорил – Франсуа уже исчез. И крылатая тень исчезла. Все стало как обычно, только свое тело Виола по-прежнему видела сверху и со стороны.

Но ведь она не умерла, нет? Иначе бы отец не требовал бинтов! Нет, ей слишком рано умирать, ей всего шестнадцать! Она вообще не хочет умирать!

– Все будет хорошо, моя девочка, – шепнул отец и поцеловал ее в висок.

А потом подошел к стене… Не к двери, а к стене, завешенной гобеленом с изображением умирающего Роланда, и шагнул в нее. В стену. Прямо в стену! И прошел, между прочим, насквозь, прямо в Виолину комнату! То есть с третьего этажа на второй, и в противоположное крыло замка!