Вадим Панов - Паутина противостояния

— Вы не на моем месте.

— Поэтому я просто остановлю себе сердце. Прощайте!

Секунда — вздох, следующая секунда — вздоха нет. Голова безвольно упала на грудь, из руки выскользнул и покатился по полу стакан, оставляя за собой лужицу виски.

— Какая интересная техника…

Сантьяга посмотрел на обмякшего в кресле орангутана, покачал головой и громко позвал:

— Ортега!

Через несколько мгновений в кабинет вошел помощник.

— Да?

— Схинки нас покинул. — Сантьяга поднялся на ноги. — Тело необходимо исследовать с особой тщательностью.

— Я понял.

— Но сначала…

В этой комнате сознательно оставили большое зеркало, несмотря на то, что можно было обойтись видеокамерами и магическим слежением. Зеркало не позволяло узнику забыть, что за ним наблюдают, заставляло проявлять эмоции.

Сломанная мебель. Размазанная по полу еда. Надписи на стене: «Я ненавижу Темный Двор!», «Я ненавижу Сантьягу!». Надписи сделаны кровью. И еще одна фраза, на зеркале, выполненная так, чтобы читалась снаружи: «Ярга вернулся!»

Устроившая все это Лая тихо плакала, съежившись в дальнем углу. Изредка обращала заплаканные глаза к зеркалу и тоскливо бормотала:

— Я не помню, что со мной было… Я ничего не помню… Комиссар! Выпустите меня…

Голос, едва слышный голос, искренний. «Ласвегасы» давали девяностопроцентную вероятность того, что Лая говорит правду, однако освобождать пленницу комиссар не торопился.

— Я ничего не помню… Пусть сюда придет мой папа…

Одинокая, несчастная, сильно напуганная девушка.

— Комиссар!

Едва Сантьяга вошел в примыкающую к камере комнату, рядом с ним сразу же оказался Манан Турчи. Обычно подвижный, энергичный, сейчас он выглядел совершенно потерянным. И даже легкая полнота, всегда добавлявшая шасу жизнерадостности, казалась нездоровой, отечной. Его жена, хрупкая пожилая шаса, не нашла сил подняться со стула, лишь смотрела на нава такими же заплаканными, как у дочери, глазами.

В дом Турчи пришла беда.

— Комиссар, нам сказали, что Лая пыталась убить Тархана… Но это невозможно! — Голос Манана дрогнул. — Когда мы приехали, она нас не узнала. Кричала, что отец погиб на ее глазах, а мать умерла…

— Лая пережила шок, — негромко и очень мягко произнес Сантьяга.

— А теперь? Теперь все в порядке?

Голос из камеры:

— Комиссар, прошу, отпустите меня! Комиссар, я ничего не помню…

Тратасара застонала. У Манана скривились губы.

— Мы должны убедиться, что психическое состояние Лаи вернулось в норму.

— В камере?

— Нет, я пришел за тем, чтобы освободить вашу дочь, Манан. — Сантьяга положил руку на плечо шаса. — Мы проведем кое-какие тесты, а после…

Лаю нельзя отпускать, но и держать в Цитадели дольше, чем это необходимо, тоже нельзя. Манан не поймет.

А по городу поползут слухи…

— Сегодня ваша дочь будет ночевать дома, — твердо закончил нав. — Несколько тестов, разговор со мной и… — Он выдал ободряющую улыбку. — Уверен, все будет в порядке, Манан, Лая поедет домой.

— Спасибо!

Тратасара промолчала. Отвернулась. Злится. Не может простить, что комиссар отправил ее дочь на опасное задание. Тратасара точно знает, кто виноват в ее слезах.

Простит? Нет.

Комиссар вздохнул, молча кивнул Манану и вновь перевел взгляд на камеру. На Лаю. На девушку, которую он отправил на опасное задание. На своего агента.

Рассказ Схинки представлял собой причудливую смесь правды и лжи, но даже Сантьяга, сидящий рядом с орангутаном и использующий все свое умение, отличал ложь только потому, что точно знал, где именно Схинки врет. Во всем остальном орангутан был безупречен. Либо искренне верил в рассказ, либо был великим обманщиком.

Манан не нанимал Грима, он даже не знал о предстоящей встрече с Ларисой, которую считал обычной человской ведьмой. Как, впрочем, и все остальные. «Ласвегасы» перехватили послание «Катарины», и Лая отправилась в Лондон — появление вместо самого контрабандиста его дочери-колдуньи не должно было вызвать никаких подозрений. Грим же просто увязался за любимой. Не мог оставить. Увязался и погиб. А Лая…

— Комиссар! Черт возьми, со мной все в порядке!

Она начала злиться. Значит, скоро впадет в истерику, а Сантьяга не хотел, чтобы родители видели Лаю в таком состоянии.

Свою скромную, улыбчивую Лаю, которая никогда в жизни не занималась магическим хулиганством и любила обычного чела.

Ортега, повинуясь кивку комиссара, пошел открывать камеру.

— Куда вы посылали мою дочь? — тихо спросил Манан.