Софья Подольская - Жизнь навыворот

– Всенепременно, – пробормотала, подсвечивая землю и делая снимок.

Кавалерия прибыла быстро. Хмурый небритый врач с готовностью поддался на уговоры настырной журналистки, просьбу хирурга по счастью дежурившей в этой вечер больницы и мотивирующую купюру. Щелкнув напоследок номера скорой, Серафима взяла на поводок собаку, спрятала ножны под курткой и, чувствуя себя почти Дунканом МакЛаудом, быстро зашагала домой.

Под подъездом целовались. Ванька из шестой самозабвенно тискал за задницу какую-то не по сезону одетую деву. Дева была юна и Серафиме определенно незнакома.

– О, Симуля, – растопырил пятерню в приветственном жесте. – А не хочешь нас с Дашулей в гости пригласить? А то холодно чет.

– Не хочу.

Звякнула связка ключей.

– Да брось, весело будет. Посидим, выпьем, может, тройничек замутим.

Парень скалился, не замечая, как дева хлопнула накладными ресницами, припорошив щеки дешевой тушью, и зло зыркнула на подошедшую женщину. Серафима поднялась на крыльцо, смерила соседа недобрым взглядом.

– А тебе, Ванюшенька, разве можно уже кувыркаться? Дядя доктор разрешил?

– Че-е-е? – голос у девы оказался высоким и писклявым. – Я вот тут не поняла? Ты че больной че ли? И че это за телка? И че это за тема втроем?!

Последнюю фразу Айн поддержал вопросительным «гав».

– Ладно, голубки, вы тут разбирайтесь, а мне некогда.

И уже закрывая недавно поменянную металлическую дверь, услышала:

– Я вот тут не поняла, ты че пидор?!

Женщина и пес посмотрели друг на друга. Айн вопросительно наклонил ушастую голову.

– Вот и я не понимаю, Айн, – Серафима затопала по ступенькам, – как можно до сих пор не прошить у себя в штрихпунктирных извилинах, что не надо трогать тетю Симу. Особенно если тебе пятнадцать и ты идиот, а тетя взрослая и злая. А еще мы мячик твой в парке забыли. И теперь ты будешь страдать, ушами своими махать трагически, смотреть на меня так, что я сволочью себя последней почувствую. И правильно, потому как ты сегодня, может, человеку жизнь спас, а я игрушку твою любимую прощелкала. Кто я после этого?

Толкнула дверь. Свет залил прихожую.

– Сидеть.

Положила меч на подставку для обуви. Стянула черный пуховик, тяжелые ботинки, сунула ноги в тапочки с кошачьими мордами.

– Значит, так, Айн. Мы быстро моем тебе лапы, и ведешь ты себя прилично. А я обещаю купить тебе ту хреновину, которая сама мячиками плюется. Идет?

– Гав!

– Отлично. Погнали.

Телефон зазвонил, когда Серафима развешивала на просушку собачье полотенце.

– Ты где?

– Только Айна помыла. Сейчас еду к тебе.

– Быстрее давай!

– Тём, а что…

Договорить не успела, собеседник нажал отбой. Серафима задумчиво посмотрела на погасший экран и нервно сдула упавшую на глаза прядь.

Старая вишневая хонда влетела на почти пустую парковку перед хирургическим корпусом областной клинической больницы. Хлопнула дверь. Щелкнула зажигалка.

– Я приехала, – Серафима выдохнула терпкий дым.

– Сейчас спущусь.

Артем встретил ее у входа: куртка нараспашку, на бежевой форменной рубахе пятно, в синих глазах полицейские мигалки.

– Курить есть?

– Тёма, ты бросил и просил меня об этом напоминать.

– Черт, точно. Тогда пошли.

Развернулся на каблуках любимых кроксов и призраком сумасшедшего ученого полетел в отделение. Серафима окинула мрачным взглядом полутемный коридор. Повела носом, нервно приоткрыла рот, обнажив мелкие зубы. Больницы она не любила. Поправила лямки рюкзака и пошла вслед за врачом. Четвертый этаж. Хирургия.

– Здравствуйте, Татьян Михална, – поприветствовала местного сфинкса.

– И тебе не хворать, – дежурная медсестра прижала вязание к объемному животу. – А кого это привезли не знаешь? Звезду какую?

– Ага, Баскова.

О нежной страсти матроны к золотому голосу России Серафима знала от Тёмы. Дама покачала бабеттой цвета баклажан, смерила шутницу недовольным взглядом, осудив и грубую обувь, и узкие черные джинсы и волка, скалящегося из-под расстегнутого пуховика.

– Противная ты девка, Серафима, – глянула поверх очков.

– Стараюсь, – растянула в улыбке узкие губы. – Бахилы дадите?

– Сто рублей.

– Было ж по восемьдесят?

– Ночной тариф. Не нравится, иди в аптеку.

– Жадность – грех, Татьяна Михайловна, – протянула мятую купюру.

– Сейчас будет двести.

Под этим взглядом пасовал даже зав. отделением.

– Ладно, сдаюсь, – подняла руки в знак примирения. – Кого привезли, не знаю. Но судя по Артёму Петровичу, там, скорее, случай сложный, а не лицо известное.