Софья Подольская - Жизнь навыворот

– Я, – она улыбнулась его прикосновению, но улыбка вышла неестественной, жалкой, – я думала, будет больше времени. У нас.

И она повторила по-английски.

– Ты думаешь, – нереальность такого будущего вызвала смех, – я буду уходить, а ты оставаться? Нет, фиахон, – он погладил щеку, заправил за ухо черную прядь. – Ты идти тоже.

– Нет, – холодные пальцы сомкнулись на его запястье. – Я не пойду с тобой.

Ее шепот прозвучал громче боевых барабанов.

Он решил, что ослышался.

– Има говорить непонятно.

– Я не пойду в твой мир, – она тряхнула головой, устремив на него затуманенный взгляд. – Я много думала и… Я не смогу там жить.

Ей было больно.

И слезы текли по бледным щекам, раскаленным металлом оседая на его ладонях.

– Хорошо, – решение пришло легко, – мы идти, я отдавать меч, а потом мы идти назад.

Она замерла. И дышать почти перестала. И смотрела так, словно он только что положил к ее ногам все четыре великих сокровища Туата де Дананн.

– Ты готов жить здесь? – в ее голосе все еще слышалось эхо сомнения.

– Да, – он наклонился, прижимаясь лбом к ее лбу. – Тут много интересный.

– Только поэтому? – она наконец-то улыбнулась.

Легко. Правильно.

– Нет, – он поцеловал соленые губы, – не только.

Ее смех был хриплым от дыма, а руки, обвившие его шею, прохладными.

Но внутри ее жил огонь.

И он пил это пламя из кубка ее губ пока не вспыхнул сам.

Этой ночью она больше не уходила.

Воскресенье началось с поцелуев. Ленивого выползания из теплой кровати: Аргиту – на прогулку с Айном, Серафиме – на кухню. Сегодня у нее было настроение для картошки, зажаренной на домашнем сале до золотистой корочки.

На улице наконец-то включили весну. Раззадорившееся солнце с укоризной глядело на немытый город, пытаясь облагородить его отблесками на хромированных деталях машин и зданий, зеркальных чехлах небоскребов и золоте куполов.

Поймав свое отражение в матовой дверце кухонного шкафчика, Серафима улыбнулась, машинально отмечая, что улыбка эта, яркая, как весна за окном, ей идет. Утро было прекрасным, день намечался замечательный, а вся дальнейшая жизнь и того лучше.

Вот только какая-то мысль, назойливая, как попавший в ботинок камешек, не давала полностью сосредоточиться на кофе и мечтах о прекрасном будущем. Отчаявшись прихлопнуть ментального комара, Серафима пошла на балкон и крутила в руках незажженную сигарету, дразнила себя ароматом табачной крошки пока не вспомнила.

Он сказал: «Мы пойдем и вернемся».

Мы.

Вот только ступать на земли Туата де Дананн у Серафимы не было ни малейшего желания.

– Аргит, – сказала она, когда завтрак был съеден, посуда заброшена в раковину, а доза собачьего паштета – в Айна, – нам нужно поговорить.

В его манящем, как море на рекламных проспектах, взгляде мелькнула улыбка. Серафима набрала в грудь побольше воздуха и, возможно, храбрости, дождалась, пока он достанет телефон и включит надиктовывание текста.

– Я хочу поговорить, что будет дальше. Хорошо?

Он ответил кивком.

– Ты хочешь вернуть меч и потом прийти обратно. И жить здесь. В городе.

– В городе и с ты.

Серафима потянулась, накрыла его ладонь своей.

– Хорошо, – сказала она, любуясь его улыбкой, и с решимостью человека в первый раз прыгающего с парашютом добавила. – Ты пойдешь возвращать меч, а я буду тебя ждать здесь.

Аргит нахмурился, прогнал последнюю фразу через автоматический переводчик и нахмурился еще больше.

– Има идти тоже, – в его голосе не было вопроса.

– Нет.

– Фиахон.

– Нет! Я не могу пойти с тобой.

– Почему?

Серафима крутила в голове ответ на этот вопрос, как кубик рубика, но, кажется, грани все еще оставались пестрыми. Но ей важно было, чтобы он понял. Поэтому она очень постарается объяснить.

– Людей, которые жили у тебя считали твоей собственностью. Вещами. Я знаю, – поспешила добавить она, видя, как в его глазах зарождается буря, – что ты так не думаешь. Я говорю о других Туата де Дананн. Для них я буду вещью и относиться они ко мне будут так же. Возможно, не все. Но многие.

Аргит слушал внимательно и так же внимательно читал расшифровку ее слов. И с каждой секундой лицо его словно покрывалось новым слоем льда.

– Фиахон, – оказывается, он может быть высокомерным, – ты говорить о мой родич.

Серафима стиснула зубы, запирая все раздраженные ответы, которые мог сгенерировать ее мозг. Ей не нужна победа в словесной драке. Нужно, чтобы он понял.