Даррен О'Шонесси - Город смерти

Он намазал «козла» жиром. Думал, что ты соскользнешь на маты и плюхнешься на задницу. Думал, что пострадает только твоя гордость.

Ты подбежал к «козлу» в своей обычной манере, надменно задрав нос. Дети засмеялись. Ты оттолкнулся от трамплина, подскочил высоко в воздух, развернул свое тело на сто восемьдесят градусов и начал падать. Голова и руки были устремлены вниз, ноги — вытянуты вертикально. Ты коснулся руками деревянного упора, чтобы оттолкнуться. Но это не удалось. Руки скользнули по дереву, и ты рухнул на пол.

Падая, ты ударился головой о «козла». Твои шейные позвонки не выдержали. Дети говорили, что раздался звук наподобие выстрела. Они оставили тебя лежать там, где ты упал — хоть это уяснили себе из медицинских программ по телевизору, — и побежали за директором и медсестрой. Но было слишком поздно. «Скорая» отвезла тебя в больницу. Но поздно. Поздно.

Деб перестала раскачиваться, перестала говорить, чуть ли не перестала дышать. Ее пепельно-серое лицо было исполнено решимости не поддаться ужасу этого воспоминания. Я сжимал ее холодные, обмякшие руки.

— Там-то я и исчез бесследно? — спросил я. — В больнице?

Она уставилась на меня так, словно я сказал что-то неприличное.

— ЧТО? — процедила она.

— Это из больницы я исчез?

Она заморгала, словно бы просыпаясь от сна, словно впервые увидев меня таким, каков я на самом деле.

— Больница? — повторила она. — Ты думаешь, что исчез из больницы?

— А разве нет?

— Ты меня не слушаешь, Мартин, — произнесла она и расхохоталась ужасным, леденящим кровь смехом, в котором слышалось брезгливое фырканье дьявола. — Ты сломал себе шею, — прошипела она. — Ниоткуда ты не исчезал. — Она снова начала раскачиваться. Отвернулась к стене. — Ты умер, — внятно произнесла она. — Сломал себе шею и умер.

И вновь обернулась ко мне. Ее губы колебались между презрительной ухмылкой и отчаянным криком. В широко распахнутых глазах горел огонь безумия.

— Мартин, ты мертв, — выдохнула она.

Я стоял у окна и смотрел наружу, на освещенный ярким солнцем пейзаж. В кронах деревьев я высматривал снайперов, за кустами — шпиков, но, насколько хватало глаз, вокруг было все спокойно. Если меня и проследили до Сонаса, то затем потеряли след. Но, может быть, коттедж прослушивается?

Отвернувшись от окна, я вновь присел. Несмотря на источаемое печью тепло, в комнате царил ледяной холод. Лицо Деб превратилось в недобрую, отрешенную, застывшую маску.

— Значит, случилась ошибка. Другого объяснения нет.

— Ошибка? — Губы Деб растянулись в зловещей улыбке. — Какие там ошибки? Ты умер. Врачи подтвердили. Я своими глазами видела твой труп. Господи, или я мало тебя оплакивала?

— Они ошиблись, — не смирялся я. — Падение меня не убило. Я просто получил травму, вот и все.

— Я тебя видела, Мартин, — твердила Деб. — Глаза у тебя были раскрыты. Шея — свернута набок. Сердце не билось. Ты не дышал и не шевелился. Ты сломал шею и умер. Никакой ошибки быть не могло.

— И все-таки была! — взревел я. — Посмотри на меня. Я что, похож на мертвеца? Деб, я жив. Я хожу и говорю, шевелюсь и дышу. Произошла ошибка. В могилу вместо меня положили другого, либо меня украли перед самым погребением, либо я выбрался из могилы потом. Это было нехорошее, темное дело. Преступление. Но я не умирал.

— Но что тогда? ЧТО? — Ее лицо было бледно, губы поджаты. Она ждала моего ответа. Ответа я не знал, но понимал, что она не сдвинется с места, пока я не подсуну ей какое-нибудь объяснение.

Я призадумался.

— У тебя есть хорошее зеркало? — спросил я. — Такое, знаешь, увеличительное, чтобы краситься? — Она кивнула. — Принеси-ка. — Не задавая вопросов, она вернулась с небольшим зеркалом. Я осмотрел свое лицо. Синяки исчезли, нос выпрямился. Никаких ссадин. Никаких засохших корочек. Все в первоначальном виде.

— Деб, — сказал я, поглаживая ладонью свою щеку, — как, по-твоему, мое лицо нормально выглядит?

— В каком смысле?

— На нем нет ссадин или чего-нибудь в этом роде?

— Нет, конечно.

— Вчера я участвовал в драке, — сообщил я. — Мне влетело по первое число. Я был в жутком состоянии: нос сломан, уйма ссадин, синяков, царапин. А теперь, хотя не прошло и полутора суток, я снова как новенький, будто меня никто и пальцем не трогал. — Положив зеркало на стол, я уставился на Деб. У меня возникла мысль. Не самая блестящая, но единственная, на которую можно было бы опереться в данный момент. — Дар регенерации, — произнес я, хватаясь за соломинку.