Полина Герасимова: Свобода

Первым делом я закрыл фрамугу, пытаясь избавиться от грызущего меня холода, и случайно бросил взгляд в зеркало. Мутная поверхность отразила полумрак комнаты, в котором мои бледно-рыжие волосы казались почти каштановыми, и меня самого — исхудавшего, с чёрным провалом вместо залитой кровью щеки и без изуродовавшей его сеточки шрамов. Я невольно присмотрелся, пытаясь различить их, и тут отражение на миг изменилось, превратившись в девичье лицо.

— Ты мой, — прочитал я по её губам.

Я отшатнулся, натолкнувшись на стул, он с грохотом полетел на пол, но я рванулся вперёд, к зеркалу. Однако наваждение уже пропало. Что это было? Морок? Или просто игра моего воображения?

— Я найду тебя, тварь! — сквозь зубы прошипел я, сжимая кулаки. — И ты нигде не сможешь спрятаться от моей магии!

Вокруг моей руки внезапно порхнуло несколько искр. Я опомнился, понимая, чем грозит потеря контроля над силой, выдохнул, пытаясь успокоиться: влитая в меня после довольно большого перерыва энергия Карфагенского амулета требовала осознанного контроля, я как будто заново учился ею пользоваться. Но тело и разум не особо желали подчиняться доводам логики: меня по-прежнему трясло. Больше всего на свете мне сейчас хотелось запустить чем-нибудь в зеркало, как будто это могло повредить ей.

«Головой своей лучше постучи, — мрачно подумал я, отворачиваясь, — вдруг какой толк из этого выйдет?»

Струйка крови перетекла на шею, и я вспомнил, зачем поднимался. Ругнувшись, схватил первое попавшееся под руку полотенце, стёр кровь, прижал его к щеке и сел на кровать, прислонившись спиной к стене. Всё равно не усну больше, да и не очень-то тянет, по совести говоря, смотреть очередную порцию кошмаров.

Кто знал, чем закончится рядовая, в общем-то, поездка в Питер.

Нет, я и сам частенько иронизировал, что этот серый и пасмурный город — идеальное место для масанов и что жить им будет вольготнее разве за полярным кругом, где ночь длится полгода, — в Питере солнца могли не видеть и неделями.

Я бывал тут раньше, но не один, только с отцом или старшим братом, и пару раз даже попадал в удачные сезоны, когда над городом светило солнце. Но всё равно главными цветами Питера оставались для меня тревожно-серый цвет низкого неба, свинцовый — волнующейся под ветром Невы и мокро-гранитный — холодных, безлюдных набережных. Если Москву можно сравнить с человской провинциалкой, выбившейся в люди, надменной женщиной, шедшей к успеху по чужим костям, которая давным-давно позабыла, что такое жалость и сострадание, и даже не подумает подать нуждающемуся хотя бы жалкую копейку, то Питер виделся мне несколько другим. Это элегантный мужчина в неизменно сером камзоле старинного покроя. И он, несмотря на всю свою внешнюю холодность, был сердечнее столицы. Благороднее Москвы. Может быть, даже добрее.

Так я думал до недавнего времени.

Теперь для меня единственной ассоциацией с Питером будет холодный подвал, в котором воняло мочой и отходами, а со стен, покрытых потрескавшейся грязно-зелёной краской и разводами плесени, стекала влага.

А ещё ветер. Непрекращающийся безумный ветер, который может свести с ума кого угодно. Он свистит и завывает в вентиляционных отверстиях и водосточных трубах, как баньши, и сбежать от него нет возможности.

Тем более здесь, на Васильевском острове. Однако моему отцу почему-то нравился этот продуваемый насквозь клочок суши, и помещение под офис для филиала своей московской фирмы он присмотрел именно здесь.

Наша семья происходила из ложи Горностаев, но мой отец не был хорошим магом, так и остановился на уровне «рыцарь-ученик». Честно говоря, не знаю, что заставило его уйти из Мастерской войны, но, так или иначе, он выбрал светскую жизнь и посвятил её небольшой фирме, которая приносила основной доход нашей семье. После его смерти старший брат некоторое время колебался, не зная, что делать с фирмой, — он не последовал примеру отца, пошёл по традиционной для Ордена военной стезе, правда, из-за практически полного отсутствия магического дара гвардия Великого Магистра ему не светила, но амбиций это у Хьюго не отняло. В гвардию он определил меня, благо мой магический дар, в отличие от его и отца, это позволял, а сам, похоже, нацелился на кресло магистра ложи. Фирму в итоге он решил не продавать. Почему, раз уж видел будущее семьи далеко от светской жизни, не знаю, меня он в свои планы не посвящал практически никогда, но заниматься её делами по большей части приходилось мне.