Виктория Шваб - Архив

Агата некоторое время молчит. Но в конце концов кивает:

— Пока да.

В кофейне яблоку негде упасть.

Прошла всего пара дней после нашей встречи с Агатой, и ремонт еще далек от завершения — половину оборудования пока не привезли, — но после неудачной затеи с приветственными маффинами мама настояла на небольшой церемонии открытия для жильцов дома, с бесплатным кофе, сластями и выпечкой.

Она, сияя, болтает с людьми и, даже несмотря на подозрительный режим слишком веселого электровеника, выглядит искренне счастливой. Папа разговаривает с другими мужчинами о сортах кофе и ведет их за прилавок, чтобы показать новую кофемолку, которую для него раздобыла мама. Трое ребятишек, среди них и Джилл, сидят во дворе, болтая ногами на солнышке, попивая ледяные коктейли и отщипывая кусочки от маффина, который они поделили между собой. Маленькая девочка за угловым столом что-то калякает на листе бумаги синим карандашом. Мама заказала только синие — те, что любил Бен. Мисс Анджели восхищается каменной розой в центре пола. И, чудо из чудес, во дворике у стола стоит инвалидное кресло Никса, и когда Бетти отворачивается, он украдкой стряхивает сигаретный пепел. А на его коленях лежит моя «Божественная комедия».

Все просто чудесно.

И все это время я прокручиваю в своей голове три восхитительных слова: «Уэсли Айерс жив». Но мы до сих пор не виделись. Архив еще закрыт, и на моем листке не появляется надписей. Все, что у меня есть, — эти три слова и предостережение Агаты.

— Маккензи Бишоп!

Линдси с разгона влетает в меня, обнимает за шею, и я слегка морщусь, попятившись. Под длинными рукавами и передником скрыты перевязки и множество синяков. От родителей удалось скрыть почти все, кроме запястья. Я сказала, что неудачно упала на пробежке. Не самая удачная ложь, но я вообще устала от вранья. Линдси не отпускает меня. Поскольку на мне кольцо, сейчас она звучит, как дождь вдалеке, звуки губной гармоники и смех. Такой шум мне даже нравится, и я не отстраняюсь.

— Ты приехала, — говорю я, улыбаясь. Как же приятно просто улыбаться!

— Угу. Милый фартучек, кстати, — указывает она на массивную букву «Б» на переднике. — Мама с папой тоже где-то здесь. Какая молодец миссис Бишоп! Все столы заняты.

— Бесплатный кофе и сахар — лучший способ завести друзей, — говорю я, наблюдая, как мама порхает между столиками.

— Ну-ка, организуй мне экскурсию… Ой, а это что, тот самый парень?

Она кивает в сторону дверей, ведущих во дворик, и время останавливается.

У него усталый взгляд и слишком бледная кожа, но он здесь, как ни в чем не бывало, с неизменными шипами на голове, черной подводкой вокруг глаз и руками в карманах. Почувствовав на себе мой взгляд, он находит мои глаза и сияет.

— Ага, — говорю я, чувствуя в груди какое-то движение.

Вместо того чтобы пройти через заполненное кафе, Уэс кивает в сторону вестибюля и выходит.

— Ну, что ж, иди, — говорит Линдси и с хихиканьем подталкивает меня вперед. — Я пока сама себя развлеку. — Она перегибается через прилавок и стягивает с тарелки печенье.

Я снимаю передник, бросаю его Линдси, иду за Уэсом через вестибюль, где тоже толкутся люди с кофе, через студию, и выхожу в сад.

Мы оказываемся среди мха и плюща, он останавливается и оборачивается, и я обхватываю его руками, позволяя басам, ударным и прочей рок-музыке накрыть меня с головой и смыть боль, чувство вины, страх и кровь нашего последнего прикосновения. Мы оба морщимся от боли, но не отстраняемся. Я слушаю звук его жизни, ровный и размеренный, как сердцебиение, а потом, похоже, слишком сильно прижимаюсь к нему, потому что он ахает и просит быть поосторожней. Затем откидывается на спинку скамьи, прикрыв ладонью раненый живот.

— Клянусь, ты по-прежнему используешь любую возможность, чтобы ко мне прикоснуться.

— Ты меня раскусил! — говорю я, закрывая глаза, потому что их жгут горючие слезы. — Прости, — говорю я, уткнувшись в его футболку.

Он смеется, но тут же шипит от боли.

— Да ладно, не стоит. Я понимаю, ты просто не можешь удержаться.

Я напряженно смеюсь:

— Я сейчас не про объятия, Уэс.

— Тогда за что ты извиняешься?

Я отстраняюсь и внимательно смотрю ему в глаза:

— За все, что произошло.

Он изгибает бровь, и я падаю духом.

— Уэс, — осторожно начинаю я, — ты ведь помнишь все, не так ли?

Он смущенно смотрит на меня:

— Я помню, что договорился встретиться с тобой и пойти на охоту. Ровно в девять. — Он поудобнее устраивается на скамейке. — Но, честно говоря, больше ничего не помню. Не помню, как меня ударили ножом. Патрик сказал, что это нормально. Травматический шок.