Татьяна Мудрая: Витебский Черный квадрат

— Перебрались в Париж — здесь Марк обнаружил пропажу из «Улья» тех картин, что впервые его прославили. Собирается с силами и тщательно, восстанавливая по памяти, рисункам и репродукциям, пишет большую часть из них заново. Пересоздавать, возрождать — это становится таким же делом чести для Марка, как и творить.

— И снова они трое счастливо избежали обычной в те времена еврейской доли: уйти в дым вдогонку за теми германскими полотнами. На пароходе уплыли в Нью-Йорк и прибыли туда двадцать третьего июня тысяча сорок первого. Через день после нападения на Советский Союз.

— Витебск был почти сразу оккупирован, верно? И тогда Марк написал ему письмо, своему единственному Городу… Письмо от влюблённого — Любимому…

«Как грустный странник — я только нёс все годы твое дыхание на моих картинах. И так с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел…

Я оставил на твоей земле — моя родина, моя душа — гору, в которой под рассыпанными камнями спят вечным сном мои родители.

Почему же я ушел так давно от тебя, если сердцем я всегда с тобой, с твоим новым миром?

Еще в моей юности я ушел от тебя — постигать язык искусства… Я не могу сам сказать, выучился ли я чему-либо в Париже, обогатился ли мой язык искусства, привели ли мои детские сны к чему-то хорошему.

Но все же, если специалисты говорили и писали, что я достиг чего-то в искусстве, то я этим принес пользу и тебе.

Но сегодня, как всегда, хочу я говорить о тебе.

Что ты только не вытерпел, мой город: страдания, голод, разрушения, как тысячи других братьев-городов моей родины.

Я счастлив и горжусь тобой, твоим героизмом, что ты явил и являешь страшнейшему врагу мира, я горжусь твоими людьми, их творчеством и великим смыслом жизни, которую ты построил.

Ты это даешь не только мне, но и всему миру.

Еще более счастлив был бы я бродить по твоим полям, собирать камни твоих руин, подставлять мои старые плечи, помогая отстраивать твои улицы.

Лучшее, что я могу пожелать себе — чтобы ты сказал, что я был и остался верен тебе.

А иначе бы я не был художником!

Я знаю, что уже не найду памятники на могилах моих родителей, но, мой город, ты станешь для меня большим живым памятником, и все твои новорожденные голоса будут звучать, как прекрасная музыка, будут звать к новым жизненным свершениям.

Когда я услышал, что враг у твоих ворот, что теснит он твоих героических защитников, я словно сам воспламенился желанием создать большую картину и показать на ней, как враг ползет в мой отчий дом на Покровской улице, и из моих окон бьётся он с вами.

Но вы несёте навстречу ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, о6ретет он человеческий облик.

Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела из дверей, когда я уходил. На твоих улицах враг. Мало ему было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и мой настоящий город. Я бросаю ему обратно в лицо его признание и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране.

Его „доктора от философии“, которые обо мне писали „глубокие“ слова, сейчас пришли к тебе, мой город, чтобы сбросить моих братьев с высокого моста в воду, похоронить их живьём, стрелять, жечь, грабить и всё это наблюдать с кривыми улыбками в монокли».

— Знаешь, Сидор, какие слова тут лучшие? Вот эти: «Но вы несёте навстречу ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, о6ретет он человеческий облик». Понимаешь ли ты, что Марк не умеет ненавидеть — ведь ненависть не даёт плодов?

— Да, и знаю, что он был таким не напрасно. Жизнь его была полна славы — и горя. В сорок четвёртом, буквально накануне того дня, когда Шагалы собрались вернуться в освобожденный от немцев Париж, в больнице умирает Белла. Девять месяцев Марк не может не только писать — прикасаться к холстам. Девять месяцев — срок, который нужен для того, чтобы выносить и родить нечто новое. Тогда, когда город лежит в руинах и пепле, а душа погружена в скорбь. И в ней, как на недавних картинах — сплошная чернота и мрачное пламя пожаров. Только ведь душе рано или поздно становятся потребны яркие краски.

— И потому он снова и снова, терпеливо и усердно, поднимает себя и свой город из хаоса. Наполняет черный квадрат городских границ живописным многоцветьем и кипением форм — снова домики, столбы, шпили, раввины, женщины, коровы, козы… А посередине — многоглавый и глазастый собор с огромными иконами на лице. Марк всегда ощущал себя творцом, недаром на одной из самых ранних картин нарисовал себе семь пальцев — как семь дней Божьей недели.