Максим Далин - Лунный бархат

– Шурочка, – сказал Ромка в первый и последний раз в жизни.

И так же, в первый и последний раз, на лестнице, освещенной тусклой лампочкой, в безмолвном обществе неодобряющих соседских дверей, он повернул Корнета к себе и поднял за подбородок его опущенное лицо…

И поцелуй был – космический холод, превратившийся в эдемское или адское тепло, в солнечный жар, от которого на мгновенье растаял лед. Корнет вздохнул и обвил руками Ромкину шею – и вдруг понял, ЗАЧЕМ…

Он вырвался так резко, что Ромка растерялся. Ромкины глаза сделались шальными и пьяными, блаженно пьяными – любовью Носферату, счастливой болью, покорностью, которая была для Ромки совершенно неестественной, фальшивой, как наркотический бред.

– Ты куда… пожалуйста…

– Я умер, Ромка, – сказал Шурка тихо. – Я пришел прощаться. Не подходи ко мне больше.

За дверью, в коридоре, зашуршали и завозились, время стало коротко, очень коротко, Ромкин преданный взгляд отражал собственную Шуркину безнадежную верность. Ромка сделал шаг вперед – и Корнет попятился назад, оказался на ступеньках лестницы, рука на перилах – последний момент, последнее слово, больше уже ничего никогда не будет, а никогда – это самый кромешный ужас…

– Я ухожу, – сказал Шурка, больше не слушая. – Пусть у тебя все будет хорошо, Ромка. Я люблю тебя. Не смей за мной идти.

И в ответ на шорох, вздох, движение – сбежал с лестницы, вместе с Ромкиным скандальным прошлым, вместе со своей бесплодной, несчастной, отчаянной любовью, вместе с собственным кошмаром – в холод и темноту. Один.

«Не смей за мной идти», – и грохнула входная дверь, как закрылась дверь между двумя несмежными мирами.

Ромка стоял, прислонясь к дверному косяку, приходя в себя от незнакомой немыслимой боли и такого же немыслимого блаженства, пытаясь понять – когда Полина в лиловом халатике на гибком нагом теле высунулась из квартирного тепла, сама сонно теплая, мягкая, разнеженная, мурлыкнула:

– Ну что ты здесь делаешь? Ты скоро?

– Сашка заходил, – сказал Ромка и закрыл вторую дверь между своим и Шуркиным миром.

– И что ему нужно среди ночи? Ты прости, солнышко, но не люблю я, когда он сюда…

– Он больше не придет, – огрызнулся Ромка с неожиданным раздражением. – Никогда, ясно?

И смотрел, как милое Полькино личико расцвело розовыми сполохами победительного удовольствия, как вспыхнула улыбка, яркая, как солнечный зайчик – но не дал ей себя обнять, хотя руки у нее были млечно теплы.

И даже когда Ромка пошел в кухню, где теперь поселился настоящий уют и все блестело чистотой, даже когда он достал из шкафа бутылку коньяка и сделал несколько глотков прямо из горлышка – Полина и тогда ничего не сказала. Потому что сегодня закончилось ее двусмысленное положение и Ромкина стыдная блажь – а за это грех не выпить, конечно, грех. А Ромка пил и видел с необыкновенной ясностью свою долгую, спокойную, правильную жизнь. Польку в фате и белом платье, Польку с коляской, себя – в своем офисе, превратившемся в солидную богатую фирму, себя – в собственном автомобиле, себя – у мангала на даче, себя – с Полькой на пляже. Жизнь будет реальная. Взрослая жизнь. И все всегда пойдет как надо, и Ромка никогда больше не коснется мечом плеча вассала и не объявит войну, и не отправится в странствия по невозможным местам, и сумасшедший парень, который когда-то стоял перед Ромкой на коленях и обнимал его ноги, и смотрел снизу вверх обожающим взглядом – останется только в редких тревожных снах.

– Полинка, выходи за меня замуж, – сказал он, поставив бутылку.

И больше не сопротивлялся ее порывистым объятиям – чтобы они удержали от последних приступов нерационального желания выскочить на улицу, в ночь, метель, холод, за ТЕМ, в его беду, одиночество и боль.

Корнет доплелся до Жениного дома, когда наступил глухой предутренний час. Только пара желтых оконных экранов маячила сквозь метель – и за ними кто-то продирал глаза, путался в одежде, ронял чайные ложки, с ненавистью глядел на будильник… Ночные страхи и грезы уносились по ветру – холодное утро готовилось начать деловой будничный день.

Корнет вошел в подъезд.

– Все в порядке? – спросила Ляля.

– А где же второй? – спросил Генка. – Ты чего, один?

– Кто? – удивился Шурка.

– Ну… мы все чувствуем, – сказал Женя.

Ах, все? Тогда ты, наверное, чувствуешь, что я тебе благодарен, Женя, да? Я увидел… еще раз. Последний раз. Попрощался. Спасибо! Спасибо тебе! И все, и я закончил все дела! Я снова пришел прощаться! И еще – тебе, Гена, тоже спасибо – за то, что ты меня терпел все это время! Я знаю – тебе было нелегко… но, как настоящий мужик, владеющий собой… ты меня даже не ударил ни разу, добрая душа!