Александр Юрин - Горизонты безумия

- Просто пока мало информации, – развёл руками астрофизик. – Мир тоже познавался не сразу.

- Лучше бы совсем не познавался, – вздохнул Подорогин. – Если уж на то пошло.

- Так к чему мы пришли? – спросил доктор. – Что мы попали в другое измерение?

Астрофизик пожал плечами.

- Мы с готовностью выслушаем вашу точку зрения.

Вновь повисла тишина.

- Я... Я не знаю, – доктор с мольбой посмотрел на Подорогина. – А вы?.. Вы как считаете, где мы оказались?

Подорогин облизал пересохшие губы.

А он и не подозревал, сколько мыслей одновременно скачет под лобной костью. Десяток? Сотня? А может и того больше?.. Сколько вообще существует вариантов развития вселенной? Бесконечность в «энной» степени? Или квадриллионный корень из ничего? Скорее некое закодированное в гравитационном взаимодействии тождество, неподвластное человеческому разуму, по причине того, что распознание его повлечёт за собой крах всего живого и сущего. Или просто безумие. Но тогда что всем этим движет? И какому оператору под силу одновременно контролировать столь обширные потоки информации? Вопросы, вопросы... И снова вопросы. А думал Подорогин совершенно о другом:

«Коллизия. Вот что это такое. Столкновение – лоб в лоб! И тот окажется на коне, у кого черепушка крепче. А наблюдатели, они так просто... Проведут черту под очередным ужасным экспериментом, соберутся на диспут, озвучат закономерный итог. Что станется со сворой отбегавших своё лабораторных крыс? Думается, ничего хорошего. В лучшем случае усыпят. Что в худшем – не хочется даже задумываться».

Подорогин уставился на часы.

- Непонятное что-то с магнитосферой творится.

- И это всё, что вы можете сказать?! – крикнул фальцетом доктор. – А как же теория?

- Нет никакой теории, – сухо отрезал Подорогин. – Но есть предположение.

- Какое? – перебил доктор.

Подорогин сказал на выдохе первое, что пришло на ум:

- В детстве я читал Лавкрафта... Он писал про страшное плато.

- Лэнг? – спросил доктор. – Час от часу не легче.

- Зато как похоже, – задумчиво сказал астрофизик. – И без разницы, что антинаучно.

- Нам нужно идти, – шёпотом поторопил Грешник. – Зверь может вернуться.

- Какой ещё зверь? – тут же переспросил доктор. – Вы о том сгустке плазмы, что уничтожил корабль? Считаете его живым?

Грешник ничего не ответил.

- Он прав, – тут же нашёлся Подорогин, радуясь уходу от скользкой темы. – Нельзя оставаться на открытой местности, пока мы окончательно не убедились в том, что нам ничто не угрожает.

- Мне кажется, мы уже убедились в обратном, – сказал астрофизик. – Чем бы ни была та тварь, настроена она была весьма недружелюбно.

- Так куда идти? – развёл руками доктор. – С равным успехом можно двигаться в любом из направлений.

- То-то и оно, – вздохнул Подорогин. – Но главное, нужно просто начать движение...

Поверхность под ногами вздрогнула.

- Там! – доктор вскинул руку, указывая на что-то за спиной Подорогина. – Смотрите!

- Что это такое? – растянуто проговорил астрофизик.

Подорогин обернулся.

В дрожащем мареве возвышался горный хребет. Он был под стать декорации, которую возвели для очередной сцены разыгрывающейся трагедии. Пики изгибались, гнулись, ломались... Не смотря ни на что, росли заново.

Подорогин почувствовал, как стало труднее дышать.

- Нам туда, – прохрипел Грешник, возобновляя путь. – Поторопимся же.

Они шли по пустоши бесконечно долго.

Подорогин раз за разом смотрел на часы. Делал в уме заметки. Силился на взгляд прикинуть расстояние до извивающегося массива, чтобы рассчитать оставшееся время пути. Однако все выкладки оседали прахом за спинами изнеможенных первооткрывателей. Пространство вокруг дрожало, сеяло многочисленные миражи, изгибало их в бликующей линзе, под стать атмосфере планеты Венера. Пустошь играла в жуткую игру, правила которой были известны лишь только ей одной. Если эти правила вообще были.

«Глупо, но даже в игре на поддавки они есть. А в этом случае, смысл утрачивается окончательно».

Подорогин поёжился, чувствуя, как вдоль спины стекает струйка пота – хоть что-то, дающее понять, что всё взаправду, а он сам – жив.

В горле неприятно жгло. Язык лип к нёбу. Появились первые признаки жажды. А ещё горечь и дурнота.

«Естественно, семнадцать лет покоя не могли пройти просто так. Организм отвык от подобных нагрузок. Ему стали непосильны перегрузки в один же».