Юрий Фатнев - Ладья Харона

Он не мог оторвать взгляд от фотографии: из библейской дали сквозь радиоактивную пыль двадцатого столетья на него глядело лицо младшей дочери Лота!

Губы ее шевельнулись. И сливались в одну вселенскую музыку с щебетом птиц, с бормотаньем ручья, со стрекотом кузнечиков, с пряным запахом ягод и цветов, наполнялись жгучим зноем слова, срывающиеся с губ:

— Азария, ты жив? Азария, ты жив? Азария, ты еще придешь? Азария…

«Никогда не кончается то, что было однажды…» Откуда Замышляеву известно

то, что до сих пор не приходило в голову Ангелу, свивающему небо?

— Т-сс, — прошептал диктатор. — Нападаем вместе. Ты души его, а я…

Он обнажил шпагу.

Ах, над парком сияла полная луна. Сознание ее было незамутненным. Деревья, осененные инеем, смотрелись в черные озера. И в такую дивную ночь во Дворце–музее совершалось злодейство! Император Павел должен был погибнуть вторично в результате подлого заговора, ибо не может быть двух монархов при одном подданном…

Ни о чем не подозревая, его величество безмятежно дрых, надвинув треуголку на глаза и завернувшись в афишу наружу буквами, которые никто из нападавших не успел прочесть, так как Вячеслав Андреич со всего размаху налетел на шпагу, внезапно вынырнувшую из–под бумаги! Диктатору Дззы ничего не оставалось делать, как в свою очередь с наслаждением пырнуть главного специалиста по диссидентам, воскликнув с благородным негодованием:

— Подумать только — этот псих покушался на вашу царственную особу!

Но шпаги двух монархов не причинили подданному никакого вреда: Вячеслав Андреич на их глазах превратился в соляной столп! Стоять ему вечно памятником окончательно свихнувшейся содомской психиатрии.

И остались в живых на всю Содомию от миллионов граждан только два монарха да мятежный историк Саллюстий Самоваров. О Замышляеве они не подозревали. И пришла в голову двум монархам благая идея — возродить величие Империи… Заметьте, я снова пишу это слово с большой буквы. Ради истины следует добавить: за возрождение первым высказался Павел, которому не хватало народов, чтобы повелевать оными. Но опять же ради истины следует отметить, что диктатор Дззы согласился без особого неудовольствия. Величие Империи? Что ж, будет что развалить… Вот только в том и в другом случае без подданных не обойтись. Пожалуй, следует отправиться в разведку. Может, удастся наскрести по сусекам для возрождения Империи десяток–другой патриотов.

Той же лунной ночью визжал снег, как резаный поросенок, под коваными ботфортами императора. Тень Павла скользила по промерзшим стенам зданий, и казалось: искрилась в ней голубая кровь. Прошел одинокий путник мимо кирхи по проспекту Стойких Пердунов, мимо магазина, в котором и прежде ни хрена не было, кроме неповоротливых продавщиц, не встретил ни кошки, ни собаки и двинулся в Содом. Но и там не обнаружил никого. Направился в Гоморрию. Убедившись, что и там в результате прогрессивной политики не осталось ни души, пересек ее границу и… Впрочем, мы–то чего за ним таскаемся? Лапти по талонам получали. Поберечь надоть.

Прошло более полугода. Император не вернулся. Уж не встретил ли он где- нибудь в Злынке Безумную Грету? Выскоблила она его бронзовый мундир, и он сияет теперь, как солнышко. Прогуливаются они средь бела дня под ручку, и никто не шарахается от них в ужасе. Заходят они в книжный магазин. Листают не- раскупленные сборнички милых моему сердцу болванских пиитов. Умиляются беспомощным стишкам. Боже, как доходчиво писали в старину…

В окрестностях Троцка клубился туман. И каким–то чудом спасшаяся рощица по–детски барахталась в нем. Как будто маленькая Алиса делала в ванне куп–куп. Так, по крайней мере, казалось Неприрученному Охотнику, который неторопливо брел, прислушиваясь к шелесту листьев под ногами. И вечная тишина была в нем. И ясность, будто не в тумане блуждал, а в солнечный день.

Внезапно он прислушался. К шелесту листьев примешался какой–то гул. Он шел с неба. Неприрученный Охотник, размышляя о почти законченном романе, поднял голову: диктатор Дззы летел над Троцком.

Неприрученный Охотник вскинул ружье. Никто не слышал выстрела. Но было известно: он никогда не делал промаха.

Над телом диктатора Дззы склонился Черный Кобель, глаза огненные.

— Не все потеряно, Порча, — сказал он и красным вывалившимся языком, с которого капала ядовитая слюна, лизнул рану.

Мертвец заворочался и сел. Это было еще одно перевоплощение Порчи. На этот раз в себя. История еще нуждалась в нем.