Борис Зеленский - Вечный пасьянс

И князь затряс брюхом, но дым милосердно скрыл это зрелище от взора Эрзама. Огонь подобострастным псом принялся лизать грешную плоть. И когда его укусы стали нестерпимыми, Эрзам закричал.

И тут, словно испугавшись человечьего крика, боль внезапно оставила его. Сквозь дымное покрывало, которое искажало безумные лики толпы, делало их струящимися, нереальными, он почувствовал на себе взгляд темных прохладных глаз чужеземки, и в них не было места презрению, они излучали нежность и сострадание.

Ведьма хлопнула и ладоши, и ее чары отгородили стену ревущего пламени от Эрзама. В груди обреченного запели сказочные птицы надежды, которые, по преданию, оберегают воинов в битве. Путы, стягивающие конечности, обуглились, почернели и лопнули.

Наблюдавшие за спектаклем сожжения чиульды с ужасом увидели, как из ревущей стены сплошного пламени сперва показался дымящийся клинок, оканчивающийся голой мускулистой рукой, а за ней возник и сам хозяин ее, живой и невредимый, словно лагерь освятил своим появлением сам св. Януга Неопалимый.

Владелец клинка прыгнул с помоста к застывшему, как изваяние, обидчику, выбил резную подставку из-под его ног и, пока князь падал, хватаясь руками за воздух, пронзил мечом брюхо, которое уже однажды был проткнуто. Высокородный ткнулся лбом в землю, перевалился набок, и из прорези для рта по серебру заскользила змейкой тоненькая алая струйка…

Толпа тысячеустно ахнула и отхлынула назад, оставив впереди чужеземку. Но не только и не столько потому, что на их глазах непобедимый воитель отворил двери в Страну Вечной Осени, а по той причине, что над костром, там, куда подымался столб дыма, появилось знамение неотвратимости возмездия — колеблющийся силуэт снежного дракона. Он простирал над толпой лезвия когтей, распирал в беззвучном рыке громадную пасть и яростно перебрасывал могучий хвост из стороны в сторону. Вид его был ужасен, а если учесть, что в местном пантеоне богов любой призрак — а снежного дракона в особенности — являлся выразителем воли верховного божества Золотой Дуги, то поведение чиульдов было вполне адекватным.

Тем временем чужеземка, нисколько не смущенная таинственным видением, то ли потому, что не смотрела на небо, то ли потому, что сама приложила руку к появлению призрака — ведьма все-таки, — сделала несколько коротких шажков навстречу Эрзаму. Через мгновение они были в объятиях, разъединить которые смогла бы, наверное, только сама меднолицая хозяйка Страны Вечной Осени.

Они ничего не видели вокруг, даже то, что подул ветер и рассеял сперва хвост, потом лапы, потом и все остальное. Снежный дракон растворился в синеве. Но чудеса продолжались.

Звякнуло метательное копье, наткнувшись на невидимую преграду, и свалилось под ноги обнявшейся паре.

Зычно рявкнул родовой старшина, и небо потемнело от тучи стрел, выпущенных со всех сторон в двойную цель. Эрзам непроизвольно втянул голову в плечи, ожидая неминуемой 1 погибели, но ведьма прошептала на языке чиульдов:

— Не бойся, отважный Эрзам, стрелы не могут нанести вред, пока мы защищены силовым полем!

Она прошептала эти слова не разжимая губ, и он вновь вспомнил притчу Тангшена о забытом искусстве говорить мыслью, которым обладали девушки, спустившиеся с Золотой Дуги. Вот оно, значит, что: чужеземка — это падшая на Хоррис звезда. А что стоит звезде заговорить пущенные стрелы!

— Я окружила нас невидимыми щитами. Их невозможно пробить здешними копьями и стрелами!

Боец поверил ей сразу и безоговорочно. Эрзам никогда не слышал слов «силовое поле», но прекрасно знал, что такое щит!

— Скажи мне, кто ты? — прошептал он ей в свою очередь, будто опасался, что их снова могут подслушать.

— Меня зовут Цвобри. Я пришла издалека, чтобы спасти твой варварский мир. Я долго искала гордого и отважного воина и, кажется, нашла. С твоей помощью я смогу выполнить свою миссию!

Слова падали в колодец его сознания как некая абсолютная истина, и вскоре он проникся мыслью, что именно он, Эрзам из рода Гонэггов, и никто другой из живущих под Золотой Дугой, выбран ведьмой для реализации какого-то грандиозного плана. Воина переполняла неуемная гордыня. Он хотел слушать Цвобри, делать для Цвобри и умереть за Цвобри. Он освободился от присяги князю, ибо князь сначала предал его, потом осудил на костер и, наконец, своей смертью искупил вину. Но Эрзам не мог долго оставаться без службы. Добровольно он принял обет служения чужеземке. Теперь его распирало чувство принадлежности к высшему для людей благу — благу преклонения, перед идеалом. Он ничего не видел и не слышал, он внимал: