Франсуа Делоне - Нельзя оставаться людьми

— Ну как? — спросил полицейский.

— Жива, — ответил Даута, ломая ампулу и набирая в шприц.

Фрида Владимировна не вмешивалась, но взглядом умоляла Дауту: «Не надо. Это старость. Уже не помочь». Он холодно взглянул в ответ: «Надо».

Если в вену уже не уколоть, то гидрохлорид адреналина колют в корень языка. Чтобы сделать такой укол, рот раскрывать не нужно. Шприц втыкается снаружи, в подбородок, в мякотку за нижней челюстью. Это больно. Люди в сознании такой укол переносят плохо. А бабушка без сознания.

Даута решительно просунул предплечье под шею бабушке и приподнял. Голова запрокинулась, открывая подбородок. Сделал укол, отошел и начал скидывать инструменты обратно, в свой ящик. Когда он с шумом захлопнул крышку, бабушка открыла глаза и села в кровати. Все охнули.

— Мама! — крикнула заплаканная пампуха и кинулась к бабушке.

— Что случилось? — слабым скрипучим голосом отозвалась бабушка, вяло отстраняясь от объятий. Она обвела цепким взглядом собравшихся и снова спросила: — Что происходит?

— Мамочка! — ревела пампуха, сидя на полу у кровати и заламывая руки.

— Уймись! — прикрикнула бабушка, крепнущим голосом.

Даута расправил носилки и хмуро глянул на часы. Осталось десять минут. Сейчас бабушкино сердце стучит только на адреналине. Последний рывок дряхлого тела. Потом она умрет окончательно. Нет лекарства от старости.

— Ложитесь, — сказал он бабушке. — Мы Вас забираем.

Полицейские помогли загрузить бабушку в скорую. Врач и фельдшер сели по бокам. Машина тронулась. Спешить было некуда, ехали без мигалок. Даута включил свет в салоне и, грустно насупившись, смотрел на бабушку. Фрида Владимировна, ссутулившись, украдкой вытирала слезу и изредка бросала на Дауту тревожный взгляд, как на сумасшедшего. Бабушка лежала между ними и умиротворенно рассматривала потолок.

— Доктор? — позвала бабушка Фриду Владимировну. — Это всё?

— Нет, еще не всё, — придав голосу твердости, соврала врач скорой помощи.

— А я чую, что всё, — сонно протянула бабушка. — Ну вот и славно. Пожила. Спать хочется.

— Поспите, поспите, — ответила врач и положила ладонь бабушке на лоб.

Бабушка закрыла глаза. Через минуту Фрида Владимировна коснулась бабушкиного горла, прислушалась и сказала:

— Всё. Пульса нет, — она медленно подняла взгляд на Дауту. — Зачем, Вовочка? Ведь это неуважение к смерти. Разве можно?

Даута поерзал на сидении и с брезгливой злостью ответил:

— А хоронить живую — можно? Собственная мать еще дышит, а она уже полицию вызывает, квартиру продает и похороны заказывает — это нормально?! Совсем у людей ничего святого не осталось. Всё можно им. Что за культура?! — он еле удержался, чтобы не плюнуть на пол.

— Но ведь это их жизнь. Не твоя. Нельзя так.

— Не могу на всё это смотреть, — сказал Даута и, помолчав, добавил. — Я уйду, Фрида Владимировна.

— Из-за этого?!

— Нет. Мне в автономке жить предложили. А это — просто совпало. Не сдержался, — он помолчал. — Хотите, я в автономке за Вас спрошу?

— А кто на скорой работать будет? Ты уйдешь, я уйду… Нет, Вовочка.

— Какой в этой работе смысл?! Мы не можем остановить старость. Люди всё равно умирают.

Фрида Владимировна тихо улыбнулась — одними уголками губ.

— Мы убираем боль, даем надежду. Помогать людям — это и есть смысл. Нельзя помогать тому, кого не уважаешь. — Врач посмотрела на бабушку. — Правильно, Вовочка, — уйти, для тебя лучше. А то сопьешься.

Даута вспомнил вчерашнего лектора с его предостережением. Неужели началось? Антикульура? Вот оно?!.. Неуважение?! Он потер дневную колючую щетину: «Да нет… Не может быть. Я же люблю людей, желаю им добра. Они мне не чужие, свои». Он подумал еще немного и признался сам себе, что любит людей странно — любит он их только всех вместе, как бы оптом, а по отдельности, каждого — чаще презирает. Хотя нет. Не человека презирает, а ту душевную гниль, что встречается скорее, чем человеческая чистота. Вот эту гниль и хотел Даута вычистить из зареванной пампухи. За этим и оживлял бабушку — чтоб пампуха одумалась… А Фрида говорит, что нельзя такое чистить, что нет права. Да и гниль ли это? Ну да, отметает пампуха формальности ненужные, понятно же что бабушка умирает — чего тянуть, к чему волокиту разводить? И вообще — хочет человек жить для себя, а не для других — что в этом плохого? Но что-то не давало согласиться с этим. Что-то внутри бескомпромиссно говорило: «Это — нельзя, это не по-людски». Не может Даута такое уважать. Не по нутру ему такие пампухи. Действительно, таким людям помогать сложно — тут Фрида права.