Гильермо Дель Торо - Форма воды

– Это вот ярко-зеленое?

– Ну да, а что? Я обеспечу тебя отличным мощным куском, что скажешь на это?

– Как я смогу отвергнуть столь манящий оттенок, достойный плодов Тантала?

Бред записывает заказ и хихикает:

– Ты всегда выбираешь самые хитрые слова.

Джайлс ощущает, как вспыхивают его щеки и шея, и он сражается со стыдом, используя те же «хитрые» слова:

– Тантал пришел к нам из греческих мифов, он был одним из сыновей Зевса. Трудный ребенок, иначе не скажешь. Прославился тем, что убил сына и попытался накормить его мясом богов. Да уж, это вам не пирожки и не пирожные из печи вынимать. Но сегодня я позволил себе упомянуть его наказание. Тантал обречен стоять в пруду, и над головой его свисают фрукты, но они удаляются от него, едва он протягивает руку, и вода всякий раз убегает, едва он опускается на колени, чтобы утолить жажду.

– Разрубил своего пацана на части, ты говоришь?

– Да, хотя смысл в том, что Танталу не позволено избежать неизбежной смерти. Судьба его – страдать, зная, что все, чего он хочет, прямо перед ним, но он не в силах отведать что-либо.

Бред обдумывает это, и Джайлс ощущает, как его румянец превращается в мурашки. Он частенько удивляется, как один-единственный рисунок может сказать так много такому количеству людей, и при этом чем больше слов ты используешь, тем более вероятно, что эти слова станут твоим обвинением и выставят тебя беззащитным.

Бред решает не углубляться в дебри анализа, и Джайлс испытывает облегчение.

– Я вижу, ты притащил свой чемодан для рисунков, – говорит Бред, наколов листок заказа на иглу. – Работаешь над чем-то особенным?

Джайлс знает, что наивно со стороны старого человека выдумывать, что тот или другой личный вопрос пульсируют изнутри тайным значением, тем, которого он так ждет. Ему шестьдесят четыре, Бреду не может быть больше тридцати пяти.

Ну и что из этого?

Разве это значит, что Джайлс не может получить удовольствие от хорошей беседы? Что он не может почувствовать себя хорошо, так, как редко чувствовал себя в этой жизни? Он поднимает портфель, как будто только что заметил его наличие в собственной руке.

– О, это? Ничего такого. Наброски к рекламе нового продовольственного товара. Все выглядит так, что мне доверят вести кампанию целиком, я как раз отправляюсь на встречу в агентство, где все и решится.

– Ничего себе! А что за товар?

Джайлс открывает рот, но понимает, что «пищевой желатин» прозвучит скучно.

– Вероятно, я не должен говорить. Конфиденциальная информация, понимаете.

– Это правда? Господи, это звучит воодушевляюще. Рисунки всякие, наброски. Секретные проекты. Куда интереснее, чем возиться с пирожными, скажу я тебе.

– Но продукты питания – это древнее, важное искусство. Всегда хотел спросить… Вы и есть оригинальная «Дикси Дау»?

От гогота Бреда шевелятся пряди парика на голове Джайлса.

– Я бы этого хотел. Тогда бы я сидел на настоящей горе денег. Позволь рассказать. Это вовсе не единственная «Дикси Дау», их двенадцать. Это называется «франчайзинг». Они присылают тебе такую брошюру, где прописано, как обустроить такую «хижину». Цвет стен, декорации, Дикси Дог, наш талисман, меню целиком тоже вот здесь, гляди… Проводят исследования, выясняют, чего хотят люди, научно так, а потом определяют, что мы должны подавать.

– Интригующе, – бормочет Джайлс.

Бред оглядывается, затем склоняется ближе:

– Хочешь узнать один секрет?

Именно этого Джайлс желает больше всего на свете, он загружен тайнами и знает, что если кто-то посвящает тебя в свою, то это магическим образом облегчает ношу для обеих сторон.

– Этот акцент? Он даже не настоящий. Я из Оттавы. Акцент юга я слышал в кино. Никогда в жизни.

Чувство появляется внутри Джайлса, холодное и твердое, как стекло.

Он может ошибаться по поводу имени Бреда, но сегодня он уйдет отсюда с прекрасным подарком. Когда-нибудь в будущем, это несомненно, Бред поделится с ним настоящим своим голосом, экзотическим канадским произношением, ну а затем… ну, это будет значить кое-что, не так ли?

Джайлс держит портфель для рисунков гордо, ожидает ярко-зеленого пирожного и чувствует себя частью этого мира – ничего подобного он не ощущал уже много-много лет.

– Я не должен повторять вам, насколько сильно пришлось потрудиться лучшим из наших людей, чтобы сделать это возможным, и что не все из них смогли вернуться и насладиться плодами своих трудов, – говорит Флеминг. – В данный момент я чувствую, что на мне ответственность донести до вас… и я рад, честно, что девушки-уборщицы здесь и могут слышать меня… что это, без вопросов, наиболее ценный образец, когда-либо попадавший в «Оккам», и с ним нужно обращаться, исходя из этой информации. Ясно? Понятно, что вы все подписали бумаги, но позвольте мне сказать это снова: совершенно секретные сведения не для жен, не для детей, не для лучшего приятеля, которого вы знаете с детства. Это все касается национальной безопасности, судьбы свободного мира. Сам президент знает ваши имена, и я надеюсь, что этого достаточно, чтобы удержать вас…