Клиффорд Саймак - Заповедник гоблинов. Романы

— Все наше оружие, — сказал Дункан, — исторически личное оружие. Каждый человек должен стоять лицом к врагу на расстоянии вытянутой руки. Лишь немного служит на более дальнюю дистанцию — копья и дротики, но они неудобны, так как их нельзя вернуть назад и бросить второй раз. Они, как и праща — дистанционный фактор. Да, пращой трудно пользоваться: оружие неточное, издалека малоопасное.

— Ты прав, — согласился отец. — Такие, как его преосвященство, оплакивают наше положение, но, по моему мнению, нам очень повезло. Мы достигли такой социальной структуры, которая служит нашим целям, и всякая попытка ее изменения может вывести нас из равновесия и принести множество бед, о большей части которых мы и не подозреваем.

Неожиданный холод и дыхание мороза отвлекли Дункана от воспоминаний. Он открыл глаза и увидел лицо духа, если это можно было назвать лицом. Оно больше походило на темный овал крутящегося дыма в белизне капюшона. Никаких черт лица не было, просто дымный водоворот, однако у Дункана было впечатление, что он смотрит прямо в лицо.

— Сэр дух, — резко сказал он, — в ваши намерения входило разбудить меня так неожиданно?

Дух согнулся, и было странно, что он мог согнуться.

— Я хотел спросить вашу светлость. Я сначала спросил отшельника, и он рассердился, потому что не знал, как ответить, хотя как человек святой он мог бы знать. Я спросил вашего высокого спутника, так он только заворчал в ответ. Он был оскорблен, что дух смеет с ним разговаривать. Если бы он думал, что во мне есть какая-нибудь субстанция, он, наверное, протянул бы свои окорокообразные руки и задушил меня. Но меня уже больше не задушишь. Я был вполне достаточно задушен, шея, я думаю, сломалась. Так что теперь я, к счастью, недоступен для подобной низости.

Дункан откинул одеяло и сел.

— Судя по твоему длительному вступлению, твои вопросы необыкновенно важны?

— Для меня — да, — ответил дух.

— Может, и я не смогу на них ответить.

— В таком случае, вы будете не хуже всякого другого.

— Ладно, давай спрашивай.

— Как по вашему, милорд, почему я ношу такой наряд? Я, конечно, знаю, что все духи ходят в таком виде, полагаю, что дух какой-нибудь королевы должен быть одет в черное. Ведь я не был в такой белоснежной мантии, когда меня повесили на дубу. Я был в грязных лохмотьях и страшно боялся, что, повиснув, испачкаю их еще больше.

— Ну, — сказал Дункан, — на этот вопрос я не могу ответить.

— По крайней мере, вы оказали мне любезность, дав честный ответ. Вы не ворчали и не огрызались.

— Может быть, кто-нибудь изучавший такие материи мог бы ответить тебе. Кто-нибудь из служителей церкви, например.

— Ну, я вряд ли скоро встречу служителя церкви, так что я ничего не узнаю. Это не так уж важно, но иной раз беспокоит меня, и я долго размышляю над этим.

— Мне очень жаль.

— У меня есть еще один вопрос.

— Давай. Но ответа обещать не могу.

— Я хотел бы знать, почему это случилось именно со мной. Не все умершие, даже те, кто кончил насильственной или позорной смертью, получают облик духа. Если бы так было со всеми, мир был бы полон духов, и им пришлось бы перейти в другие плоскости. Для живых не осталось бы места.

— На это я тоже не могу ответить.

— В сущности, — сказал дух, — я не был по-настоящему грешной личностью. Я был презренным, но мне никто не говорил, что это грех. Конечно, у меня были грехи, как у каждого, но, насколько я понимаю, это все были небольшие грехи.

— Когда мы впервые встретились, ты жаловался, что у тебя нет собственного места, где ты бы мог являться.

— Я думаю, если бы такое место у меня было, я был бы счастливее, хотя, может быть, духу не полагается быть счастливым. Ну, хотя бы довольным. Наверное это правильно, чтобы дух чувствовал удовлетворение. Будь у меня такое место, я имел бы определенное задание и мог бы его выполнять. Но если в это задание входит бренчание цепями и завывания, то это мне не по вкусу. Если это делать с оглядкой и лишь чуть-чуть показываться людям, тогда еще ничего. Если у меня нет места, где являться, и нет работы, то, может, это возмездие за мой образ жизни, как вы думаете? Я скажу вам то, что не говорил никому и не хотел бы, чтобы вы пустили об этом слух: если бы я хотел, я мог бы делать какую-нибудь работу и жить честно, а не просить милостыню на паперти. Легкую работу, конечно. Я никогда не был сильным человеком, я был слаб, как ребенок. Удивительно, что родители сумели вырастить меня.

— Ты поднимаешь так много философских вопросов, что я не могу с ними справиться.