Владас Дубас - В царстве жар-птицы

Они плохо сознавали дальнейшее, ошеломленные, потрясенные неожиданным нападением. Их бросили в какие-то мешки и понесли быстро-быстро по лесной чаще. По временам им казалось, что они реют в воздухе — с такой легкостью и быстротой несли их неизвестные враги. Когда на минуту прояснялось сознание, страх грядущего сковывал ледяным дыханием все существо, и нелепость ожидаемой гибели была мучительна.

Может быть, это был сонный кошмар, и стоило лишь проснуться, чтобы исчезли призрачные ужасы при свете действительности! Но действительность кошмара была слишком очевидна, чтобы могли быть какие-либо сомнения. Юноши впервые в своей жизни испытали, что значит выражение — «волосы стали дыбом».

Наконец их куда-то принесли и положили. Около них послышались человеческие голоса, и — о диво! — самая чистая немецкая речь отчетливо зазвучала над самым их ухом.

Через несколько минут водворилось молчание, по-видимому, около них не осталось никого. Прошла еще минута томительного ожидания, и, так же неожиданно, как они были водворены в мешки, юноши очутились на свободе.

Быстро осмотрелись они кругом. Они находились в просторной комнате с европейской мебелью. Сквозь оконные жалюзи слабо пробивался дневной свет. За огромными портьерами виднелась дверь в смежную комнату.

Они терялись в самых причудливых догадках, когда дверь неслышно отворилась и в комнату вошел человек небольшого роста, с огромным выпуклым лбом и подвижным, выразительным лицом. Острый взгляд его глаз пронизывал насквозь, а густые нависшие брови придавали лицу суровое выражение. Из-под больших усов виднелись тонкие губы, сложенные в холодно-саркастическую улыбку. Он бросил быстрый взгляд на юношей и, жестом пригласив их сесть, сам удобно расположился в глубоком кресле.

Прежде всего он справился о том, кто были юноши, каким образом очутились они на острове и какие цели преследовали при этом. Потом он небрежно осведомился о том, почему они посетили эту наиболее первобытную часть острова.

Получив удовлетворительные ответы, он, по-видимому, успокоился и погрузился в довольно продолжительное размышление.

Друзья сидели, как на иголках, ожидая с лихорадочным нетерпением разрешения опасной загадки.

Наконец незнакомец прервал свое молчание и обратился снова к юношам с довольно приветливыми словами.

Он говорил, что не имеет основания не верить им, что вполне понимает их романтические порывы, особенно в таком возрасте. Он уверил юношей, что они могут быть спокойны относительно своей участи в его доме. О дальнейшем он обещал подумать, а пока предлагал им пользоваться комнатой и всем, что в ней было.

Уходя, он добавил далеко не мягким голосом, что они должны оставить всякие мысли о бегстве, если они у них были, так как это поведет лишь к ухудшению их положения.

Друзья, опустив головы, молча рассматривали циновки, покрывавшие пол комнаты, все еще не будучи в состоянии отдать себе полного отчета в происшедшем.

В продолжение нескольких дней к Арскому и Скиндеру никто не заходил, кроме молчаливого малайца, приносившего им в определенные часы кушанья и прохладительные напитки.

Они терялись в догадках, кто мог быть загадочный владелец не менее загадочного дома, в котором время от времени слышались удивительные звуки, напоминавшие то человеческие стоны, то звериные крики животного отчаяния и страха.

По временам весь дом наполнялся сильным шумом и гамом, точно десятки неистовствующих людей справляли какое-то празднество.

Иногда был слышен лязг цепей, сопровождаемый жуткими завываниями не то людей, не то зверей. Грозные понукания неведомых тюремщиков сливались с воплями жертвы.

И снова наступала тишина, казавшаяся зловещей после этой вакханалии звуков, полной змеиного предательства. Чем-то кошмарным веяло от всего дома и его обитателей.

Холодный ужас охватывал все существо друзей при мысли, что будет с ними в этом адском жилище. Им начинали уже мерещиться мучительные пытки, хотя логически они не имели оснований делать подобных предположений. Жуткая неизвестность держала их в напряженном, томительном ожидании, и часы текли с ужасающей медленностью.

Драматизм их положения усиливался сознанием того, что за каждым их движением следят невидимые глаза, в чем они неоднократно убеждались. О какой-либо попытке к бегству не могло быть и речи. Приходилось пассивно отдаться течению событий.