Анна Субботина - На пороге зимы

— Ты действительно рисовал чертежи, подписанные твоим именем?

— Да.

— Превосходная работа. Отец дал тебе неплохое образование, верно?

— Да.

Такко смотрел на стол, будто не решаясь поднять взгляд, и боковым зрением канцлер был виден отчётливее. Он разглядывал Такко с головы до ног, будто высматривал что-то в чертах лица, телосложении, жестах.

— Трудно было?

— Нет.

— Нет?

— Мне нравится чертить.

— Маркграф тебе платит?

— Я учусь у него, это достаточная награда.

— Хороший ответ. Интересно, как простой лучник удостоился чести помогать самому маркграфу Олларду?

— Мой отец дал мне хорошее образование.

— Это мы уже выяснили. А зачем ты украл серебро? Там, в Эсхене?

— Я не крал.

— Очевидно, ты не сталкивался с работой императорской канцелярии. Это не очень похоже на работу эсхенского судьи или того человека, который чуть не повесил тебя за контрабанду.

Такко беззвучно обругал себя: недоумок, и зачем он везде назывался своим именем! Удивительно, как отец его не нашёл. Не иначе благодаря тому, что вся прыть в судебных делах досталась канцелярии, а не местным судьям и стражникам.

— Я ничего не крал. У нас вышла размолвка со слугой маркграфа. Я его обругал, а он отомстил.

— После чего ты оказался в услужении у маркграфа.

— Ну да. Я должен благодарить того слугу, что помог мне попасть в замок.

Канцлер неожиданно наклонился вперёд, в световое пятно. На его лице было написано сочувствие и участие.

— Послушай. Здесь нет свидетелей. Ты можешь рассказать мне всё.

— Что рассказать?

— Что ты видел в замке. Как пытался сбежать. Как тебя удержали. Чем угрожали. Расскажи. Здесь тебе ничего не грозит.

Кто бы подумал, что императорский канцлер может говорить так мягко и ласково. Такко пожал плечами:

— Мне никто не угрожал.

— Не бойся. Расскажи всё. А я попробую понять, почему он выбрал именно тебя.

Такко поднял взгляд, напустив на себя самый простодушный вид, какой мог.

— Это я его выбрал.

— Что?

— У нас дома были часы с гербом Оллардов. Циркуль над шестернёй. Я ещё читать не умел, а герб знал. Потом ещё приносили чинить разное: шкатулки с музыкой, прочее… и всё с этим гербом. Я с детства хотел работать у маркграфа. Хотел тоже собирать механизмы. Это занятнее и достойнее, чем лить перстни и гранить самоцветы. Вот и сбежал. Потом уже понял, что никто не возьмёт на такую работу мальчишку с улицы. Охранял обозы, занимался всякой ерундой…

— Мне известно, чем ты занимался.

— Ну вот. А когда мы оказались в Эсхене, я решил, что надо попытаться. И маркграф меня взял.

Теперь канцлер смотрел жёстче, проницательнее. И голос его звучал резче.

— А почему сбежал и от него?

— Дурак был! — Такко развёл руками. — Надоело собирать часы и шкатулки. Я думал, в замке много диковинок, мне дадут что-то занятное… Вот и убежал. Потом сто раз пожалел. А когда мы встретились здесь, понял, что это судьба.

— Его судили, ты знаешь?

— Да, конечно. Из-за Виллардов. Но теперь оправдают, ведь так? Он не сделал ничего плохого. Подумаешь, отказал сватам.

— И тебе совсем не на что пожаловаться?

— Ну. Иногда бывает много скучной работы, но ведь так везде.

— Да. Ты прав. Так везде.

Ривелен молчал, глядя в бумаги. Но Такко готов был поклясться — канцлер искоса рассматривает его так же, как он сам рассматривал канцлера.

— Я могу идти? Господин маркграф будет беспокоиться.

— Да.

Такко взялся за ручку двери, когда сзади раздалось:

— Хранить тайны ты умеешь.

Он вопросительно обернулся, но канцлер махнул рукой, и Такко осторожно прикрыл дверь.

Внизу он столкнулся с Оллардом.

— Где ты был?

— Канцлер расспрашивал. Я сказал, будто сам сбежал к вам, потому что много о вас слышал и хотел собирать механизмы.

Оллард вскинул брови, развернул Такко к себе и долго всматривался в лицо — благо лиамцы не пожалели фонарей для главной улицы.

— И давно ты это придумал?

— Ещё зимой. На всякий случай.

Оллард коротко рассмеялся:

— А по тебе уже не прочесть так легко, что у тебя на сердце. Ещё немного — и станешь крепким орешком.

Такко улыбнулся и последовал за Оллардом к комнатам, которые им отвели в прошлый раз. Он не забыл ничего — ни убийств, ни Малвайн, ни занесённого лезвия ножа. Но с тех пор утекло слишком много воды и крови, чтобы делать вид, будто они не на одной стороне.

Замок наконец притих. Все уехали на восток — Оллард, Тенрик, Ривелен. Элеонора поправила подушку под поясницей. Окунула перо в чернильницу и подмигнула топазам, вправленным в костяные глазницы. Пожалуй, при жизни глаза Шейна были столь же яркими, особенно когда он звал принять его сторону. Выбери она другого брата — и Империя быстро зауважала бы Север. Но Шейн предпочёл играть один и поплатился.