Клод Лалюмьер - Витпанк

Незадолго до полудня, окурив гараж до такой степени, что в нем едва можно было найти машины, не нащупывая их руками, старик наконец-то прекратил свое пение и воздел дымовой сверток над головой. Парень перестал бить в барабан и произнес:

— Это все.

— Все? — Марвин сложил руки на груди и воззрился на него. — И вот за это ты хочешь, чтобы я выложил сотню баксов?

Старик стоял, нагнувшись и ввинчивая тлеющий конец свертка в пол гаража, чтобы затушить его. Не поднимая головы, он проговорил что-то на своем алгонкинском или черт еще знает каком наречии.

Парень сказал:

— Не обязательно платить сейчас. Мы можем вернуться завтра. Если вы к тому времени не будете удовлетворены результатами, вы можете вообще не платить.

Марвин хотел было посоветовать ему не тратить зря свое время. Но тут старик повернулся и посмотрел на Марвина своими темными черепашьими глазами, и Марвин услышал собственный голос, произносящий:

— О’кей. Конечно. Завтра увидимся.

Когда они ушли, Марвин вернулся в дом и достал ключи от бара. Он не часто начинал пить так рано, но теперь его нервы находились в таком состоянии, что не помешало бы пропустить стаканчик.

Дым внутри дома уже значительно поредел, но запах стоял по-прежнему сильный; он чувствовался даже на террасе, куда Марвин вышел, чтобы выпить свой стаканчик. Облокотившись на перила, он посмотрел на океан, наслаждаясь соленым ветерком и шипящим бормотанием небольших волн, плескавших внизу на песок. Субботнее утро полетело к чертям собачьим — но по крайней мере, все уже позади. Может быть, вечером по телевизору будет неплохая игра или боксерский матч. Даже кино сойдет, черт побери, если только в нем не будет индейцев!

И тут он осознал, что его пальцы не переставая барабанят по перилам, выстукивая на них умеренно быстрый ритм на четыре четверти. В следующий момент Марвин понял, что это тот самый ритм, который индейский парень выбивал на своем барабане.

— Боже милосердный! — сказал он вслух. И осушил свой стакан одним до содрогания долгим глотком.

Памела висела на телефоне до самого вечера, по очереди рассказывая свою потрясающую историю всем своим подружкам-кукушкам. Поскольку благодаря этому она хотя бы не доставала Марвина, он решил, что дело того стоит.

Он пошел на кухню и сунул замороженный обед в микроволновку. Запах дыма все еще был очень отчетливым, хотя воздух уже полностью очистился. Марвин взял картонную тарелку, вышел с ней на террасу и принялся за трапезу — слушая, как звуки океана топят в себе индейскую музыку, по-прежнему продолжавшую звучать в его голове.

Позднее он безуспешно пытался отыскать по телевизору какую-нибудь стоящую игру. Но все спортивные программы были забиты разнообразным идиотским дерьмом вроде тенниса. Вот уж действительно, замечательная мысль — провести весь вечер, глядя на двух педерастов, через сетку отбивающих друг другу идиотский мяч! В конце концов Марвин отыскал какой-то фильм с Бронсоном [48], которого еще не видел, а потом на PBS [49]Луи Ракайзер рассказал несколько действительно интересных вещей о фондовой бирже. Таким вот образом ему удалось скоротать этот вечер, и большую часть времени Марвин почти не замечал запаха дыма. Лишь иногда — может быть, всего лишь раз или два за час — он ловил себя на том, что отбивает ногой или пальцем ритм барабанчика, на котором играл индейский парень.

Когда они позднее поехали обедать, Марвин не поленился добраться до следующего города, лежавшего дальше по побережью, где находился не особенно хороший стейк-хаус с беспардонно завышенными ценами — только бы не есть у Антонио. Он был ужасно зол на Антонио, поскольку подозревал, что тот подстроил всю эту историю, желая подшутить над ним. «Надо было утопить этого ухмыляющегося латиноса с его напомаженными волосами в его же собственном дерьмовом аквариуме с омарами», — думал Марвин.

Этим же вечером, вскоре после одиннадцати, когда Марвин сидел в гостиной, пытаясь сосредоточиться на последней книге Раша Лимбоу [50], Памела позвала его с верха лестницы.

У него было включено радио, настроенное на станцию из Нью-Джерси, передававшую кантри и музыку из вестернов. И то, и другое он ненавидел — но пытался использовать один источник раздражения, чтобы погасить другой. Кучка Гомеров с их гнусавым пением по крайней мере могла изгнать эту проклятую индейскую трескотню, не желавшую вылезать из его мозгов. Памеле пришлось окликнуть Марвина несколько раз, прежде чем он услышал ее, поднялся на ноги и подошел к подножию лестницы.