Юра Осипов - И овцам снятся пастухи

Рельсы стали расходиться, тоннель расширился, и впереди показалась тёмная бетонная глыба платформы. Спереди к платформе была пристроена какая-то стеклянная будка, наклонные пыльные окна которой не пропускали свет фонарика. Мы подошли к перрону, который оказался мне по грудь, и я не без труда залез на него, весь испачкавшись в пыли, потом подал руку Мати и втащил его на перрон.

— И что мы здесь забыли? — Спросил он, отряхиваясь от пыли. — Менее пыльного места нельзя было найти?

— С платформы должен быть выход на поверхность. Хоть ею не пользовались уже лет двадцать, выбраться-то мы должны. И посвяти-ка фонариком на стену, я думаю, это по твоей части.

Он осветил фонарём примыкавшую к будке бетонную стену и даже присвистнул: вся стена была покрыта мелкой мозаикой, изображавшей человекообразную обезьяну, выходившую на двух ногах из моря на сушу. Обезьяна была бесполой, совершенно без шерсти, если не считать заросшего лица, и с прищуренными глазами. Мозаика изображала на суше бурную местную растительность, чем-то похожую на мангровые заросли, а сверху, над облаками, шла надпись на неизвестном языке.

— Искусная работа, — Мати подошёл почти вплотную к мозаике и вдохновенно поглаживал её кончиками пальцев. — Изображает местный миф о сотворении человека. Ей лет тридцать, не больше. Недавнее, можно сказать, произведение. Но как я мечтал прикоснуться к чему-то такому неземному! — И он потёрся щекой о пыльную шершавую поверхность.

— А что тут написано? — Поинтересовался я.

— Скорее всего, название станции, — Лицо его просто сияло. — Ты представляешь, я нашёл! — Он подбежал ко мне, обнял и поцеловал в нос.

— Ну-ну, ты это… — Я сильно смутился.

— Мы нашли, — Он не отпускал меня, уткнулся мне в плечо. — Спасибо тебе, Рик, кем бы ты ни был!

— Да пожалуйста, — Я всё же выкрутился из его объятий и уставился в потолок, а там было на что посмотреть. — Наверху есть продолжение.

Мы оба задрали головы: опираясь на редкие колонны над нами нависал ажурный свод. Луч фонаря выхватывал фрагменты фресок, изображавших этапы жизненного пути человечества — превращение голой обезьяны в человека, охоту, собирательство, добывание огня. Одна из фресок показывала петроглифы древних людей — стилизованные изображения зубастых белок, поедающих ящеров. Мы пошли дальше по платформе, разглядывая фрески. Вот на фресках появились люди: азиаты в странных одеждах с орудиями производства в руках. Ближе к середине платформы одежда уже стала более привычной, появились трактора и комбайны.

— Вот зараза, — Выругался я, когда наткнулся на пустую кабину для лифтов посреди платформы. — Похоже, придётся идти дальше по тоннелю.

— Ничего, это не трудно, — Уверил меня Мати, который явно пребывал в состоянии эйфории. — Смотри-ка, тут первый спутник запускают.

Я вновь посмотрел на потолок и увидел счастливого азиата в скафандре, который приветливо махал нам правой рукой, в левой сжимая гермошлем. Следующие фрески показывали космические исследовательские станции и покорение планет сначала без атмосферы (астронавты были в скафандрах), а потом и с атмосферой. На одной из фресок астронавты весело махали руками на фоне какого-то инопланетного пейзажа, а рядом с ними возвышалась махина нуль-пространственного звездолёта. У меня неприятно засосало под ложечкой.

— Смотри! Это же гейт-станция! — Воскликнул Мати, но я уже сам это увидел.

Последняя фреска во весь свод изображала бублик гейт-станции с реактором посредине. Бублик опоясывала некая нить, раскручивающаяся спиралью к завершающей мозаике на стене станции. Эта мозаика изображала огромный стилизованный глобус, обвитый наклонным кольцом, на которое были нанизаны двенадцать маленьких глобусов. Двенадцать человек различных национальностей — среди них были краснолицый, европеец, чёрный, даже оливково-зелёный и сине-голубой — снизу мозаики тянули руки к непропорционально-большой фигуре азиата справа от глобуса. Тот ласково улыбался им в ответ и выпускал из руки какую-то местную пичугу.

Гнетущая тишина повисла над платформой. Мати вздохнул и только и сказал: «Да-а-а». Я достал флягу и глотнул воды. Потом передал её Мати. Тот тоже приложился к фляге, шумно сглотнул и вернул флягу мне.

— Ну и что ты мне на это скажешь? — Спросил я Мати.

— Художник, который это создавал, искренне считал, что они несут мир покорённым народам, — Помолчав, ответил он. — То, что народы покорённые, подчёркивается размерами фигур по сравнению с доминирующей фигурой. Вот теперь понятно, откуда такое название: «Great Ring».