Марина Дяченко - Лихорадка

Потом мобильники перестали работать.

Вернулся Хрустик, притащил пакет с печеньем и две пачки с чайными пакетиками.

— Молодец, — похвалил Джек. — А Валенку ничего не дадим. Он дров не носил, он печку не топил…

Руслан повернулся к ним спиной и закрыл глаза.

Он запретил себе думать о родителях. Делом чести было выжить, это был долг перед ними, долг, который надлежало исполнить любой ценой. Джек, Пистон, Хрустик, молчаливый детдомовец Дима, еще один парень по кличке Попугай вскипятили чайник и принялись хрустеть печеньем на подоконнике.

— Батареи жарят, — сказал Пистон.

— Нормально, — подхватил Хрустик. — Жратва есть в холодильниках, с голоду не подохнем.

— А выпивки нет?

— Выпивки не видел. — Хрустик виновато засопел. — Вот с этим плохо, тут не добудешь.

— В медпункте должен быть спирт, — предположил Пистон.

— Спирт — это бы здорово, — согласился Джек. — Иначе чего тут делать? Столько-то времени?

— Плеер есть, — заговорил Попугай. — Ди-ви-ди, в смысле, и экран неплохой. Я видел там у них в зале… Какие-то диски, кинище есть. Будем смотреть, значит.

— Тут и классы есть. — Пистон хохотнул.

— Да кто нас учиться заставит? И чему, главное, учиться, если все вот-вот накроется тазом?

— Не накроется, — не очень уверенно предположил Пистон.

— Тут девки в старшей группе, — пробормотал Джек. — Одна, Алиска, так у нее такие буфера!

— А даст? — жадно спросил Хрустик.

— Тебе — точно нет! — отрезал Джек. — А кому-то другому…

Он понизил голос и забормотал глумливо, и Руслану сразу же показалось, что говорят о нем. Все засмеялись — хором, и Руслану захотелось укрыться одеялом.

Поспать бы. Во сне хорошо. Может, приснится прежняя жизнь, приснятся родители. Время, когда не было эпидемии.

Он поднялся, пошатнувшись. Сунул ноги в ботинки.

— Ты куда? — сразу спросил Джек.

— На кудыкину гору.

— Ну иди.

Руслан вышел. Коридор был пуст, из-за двери соседней палаты долетали возбужденные голоса. Сейчас все сбились в компании и утешаются, как могут: рассказывают анекдоты, пьют чай. Девчонки, наверное, прибирают в комнатах, расставляют фотографии в рамках, раскладывают игрушки, пытаясь прижиться, врасти, свить гнездо, маленькими ритуалами задобрить этот мир и стать в нем своими…

Он подошел к окну в конце коридора. Не увидел ничего, кроме своего отражения: высокий, когда-то плотный, а теперь исхудавший парень с выступающими скулами и ввалившимися глазами, очень коротко стриженный, чуть лопоухий. Уши у него от отца.

Он сложил ладони очками и прижался к стеклу. Увидел летящий снег и отраженный свет, падающий из окон. Через несколько секунд лампы под потолком притухли. Берегут энергию, подумал Руслан. Наверное, на ночь вообще отключат.

У него где-то был фонарь, но рыться в рюкзаке не хотелось. Сгорбившись, иногда касаясь рукой крашеной стены, он проковылял к двери в туалет. Из душа тянуло запахом влаги.

Он вымыл руки серым гостиничным мылом. Вытер единственным полотенцем, висящим на крючке. По темному коридору проковылял обратно, постоял перед дверью в комнату, вошел. Его не заметили — как-то слишком демонстративно.

Он откинул одеяло на своей кровати. Простыня была полностью мокрой. На Руслана пахнуло характерным запахом свежей мочи.

— Спокойной ночи, сынок, — ласково сказал Джек за его спиной. — Ой, что это? Ты уже уписался?

Посреди ночи Руслан проснулся от холода.

Накануне он отыскал незапертый склад со всяким барахлом, где среди прочего нашелся продавленный, кое-где прожженный сигаретами диван. Снег к тому времени прекратился, вышла луна, и в окошко, забранное фигурной решеткой, падал широкий сноп света. Снаружи, на заснеженной площадке, стояли четыре автобуса, которые завтра с утра должны вернуться за перевал. Руслан долго смотрел на горы, на скрюченные сосны, росшие под окном и казавшиеся старухами в белых платках. Потом лег, укутавшись в свою зимнюю куртку, и почувствовал себя почти спокойно.

Здесь даже было уютно.

У дальней стены громоздились один на другом два конторских стола. Рядом стояли лыжи — старые, но на вид совершенно целые. Согнувшись пополам, как великан с желудочными коликами, возвышался скатанный в трубку ковер. Кажется, здесь раньше был санаторий для детей с легочными заболеваниями… Или сердечно-сосудистыми… Никогда бы не выходить из этой комнаты. Стать бы домовым, которого никто не видит.

Корпус жил поздней вечерней жизнью. Кто-то ходил по коридорам, громко стуча башмаками. Где-то смеялись, где-то еле слышно плакали. Начальственно взмывали голоса воспитателей. Хлопали двери.