Юлия Лунг - Плейер

Дверь не заперта — бояться ему некого и нечего. А, может, не закрывает по старой привычке — раньше сюда ходили многие, и чтобы не бегать каждый раз на звонок, он оставлял дверь открытой. «Это проще, чем штамповать дубликаты ключей…» Раньше…

Коридор… Кухня… «Эй, приятель, ты где?..» Тихо — до звона в ушах. Гостиная… Дальняя комната… Диван… Он… Проводки, тянущиеся к вискам, скрываются в копне густых, давно нечесанных волос, более толстый провод уходит куда-то вниз… Бледное лицо, круги под глазами, синеватые губы, и синеватый же шрам, пересекающий это знакомое некрасивое лицо… Становится жутковато, и не сразу замечаю коробку плейера на груди. «Ну да… Экономит батарейки…» — под диваном — розетка с воткнутым в нее блоком питания. Резко встряхиваю головой, пытаясь отогнать наваждение — четкое ощущение реанимационной камеры, и знакомый образ…

- Вейр!

Он не слышит… его нет. он в глубине, ему нет смысла подниматься в серую муть поверхности, он растворен в звуках…

- Вейр!

Ни малейшей реакции. На мгновение снова становится страшно — без малейшей причины — протягиваю руку, сдираю наушники, отбрасываю, как ядовитое насекомое, отбрасываю маленькую белую /ненавистную/ коробку.

Поднимаются веки, зрачки пусты как мертвый космос, но через мгновение волна: непонимание — удивление — раздражение — ярость… Затем глаза улыбнулись, на лице нарисовался оскал, обозначающий щенячий восторг по поводу встречи. Приподнимается, машинально пытается нащупать полупустую упаковку стимуляторов, которую я предусмотрительно убрал на стол. Раньше он так же автоматически тянулся за — оружием? — сигаретами? — бутылкой? — нужное подчеркнуть. Неважно. Я уже ненавижу слово «раньше». Раньше сюда приходили… Раньше он не накачивался стимуляторами… Раньше у него не было шрама… Раньше… Раньше… Раньше, дьявол побери!

Но не сейчас.

- Что слушаем?.. — протягиваю сигареты.

- Психо…

- Психоделика?

Кивок… затяжка… клубы дыма… Оскал номер два, демонстрирующий на этот раз неземное блаженство. Улыбка, делающая жесткое лицо почти красивым, исчезла с появлением шрама, искорежившего его губы. «Нервная дрожь, да жестокий оскал…»

- Не зае… задрало еще?..

- Не-е-е…

Ничего не значащие фразы. Ему не о чем говорить, он не хочет говорить. Ему понятна лишь музыка, стирающая личность, как прибой — рисунок на песке. Мы все вместе так часто бывали на пляже… раньше… О, боги!.. Жалость унижает человека. Какого из? Жалеющего? Жалеемого?

Вейр тоскливо смотрит на плейер.

- Зачем ты пришел, Рыцарь?

Старое имя… Он помнит. Еще не все потеряно?

Но темные глаза пусты.

- Да вот… Шел мимо — дай, думаю, зайду.

Он без интереса смотрит на меня. Вейр, дружище, ну зачем же ты так?..

- Народ по тебе соскучился.

- Врешь.

Вру. О тебе помнят лишь немногие. Но ведь помнят же!

- Плюнь, Вейр! Возвращайся! Все давно забыли старое…

Он проводит рукой по шраму.

- А я — нет.

- Вейр, плюнь! Вспомни, как было раньше! — /о, Небо! Опять!../ Ты ведь один из лучших, понимаешь? В тебе информации на два «Мегамира» хватит!

В глазах насмешка. Похоже, про информацию я брякнул зря. Впрочем, это уже ничего не меняет.

- А каким ты словесником был! — Зачем я это говорю? — Ты был…

- Я — был. Был, — некрасиво усмехается. — Ситуация изменилась.

Непробиваемо. Все слова разшибаются о решетку из переплетений семи звуков-символов, выдуманных древними греками. Я смотрю на него, а он смотрит на белую коробку, валяющуюся в кресле.

- Таэль просила передать: она хочет…

Прежде, чем козырный туз моего сообщения ложится на стол, он лениво роняет джокер:

-…Чтобы я вернулся? Пусть придет и попросит.

Почему в горле комом жалость?.. Я никогда не был сентиментальным, и, клянусь…

Он протягивает руку и кладет магнитофон к себе на колени.

- Ты зря пришел, Рыцарь. Я не хочу никого видеть. Мы не простили друг другу ошибок, — пальцы пробегают по вздувшейся полосе на лице. — Уходи.

Вейр ложится. Вновь подсоединены провода и кнопка мягко утоплена под пальцем. А через мгновение он уже не помнит обо мне. Нам не о чем говорить. Круги под глазами обозначились еще резче, и маленький вампир, пригревшийся на его груди, тихо урчит, и трещина на прозрачной крышке — словно язвительная ухмылка.

За что? Почему — так? Почему он должен умирать, медленно гаснуть, а я — задыхаться от жалости и бессилия? Безвыходных ситуаций не бывает и все можно изменить. Можно. Видит Бог, можно!..