Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

Тэйни чуть помрачнела, вспомнив — и вдруг мальчишески улыбнулась всеми зубами.

— Затуплены, конечно, — повернулась к одному из мужчин-танцоров, выдернула меч из-за его пояса. — Мадмазель не подарит мне платочек на память?

Осторожно положила батистовый лепесток на лезвие.

— А теперь дуньте своим нежным ротиком для чистоты эксперимента. У меня легкие, как у виноходца.

Зальфи опасливо подула. Платок раздвоился и скользнул на траву.

— Их же специально оттачивают, — резюмировала Тэйни. — И поострей, чем бритву. Вечная угроза, что с тебя живой шкурку срежут.

— Но… мне ведь сама Диамис говорила, что в этой пляске мечи бутафорские!

— Только не в такие дни, как сегодняшний, — ответила ей жена Денгиля. — Понимаете, они впервые за триста лет идут воевать всеми родами. И к тому же на нашей, лэнской стороне против своего законного правительства. За такую помощь приходится щедро платить.

А люди — уже все без различия — снова брались за руки в бесконечном, как змея, хороводе: и старики, и молодые, и дети, и девочка Хрейя. И трое легенов знали, что на этот раз ведут круг с ними и для них.

— Как вы пришли сюда? — мелодически выкликал ведущий.

Денгиль отвечал — извечными «оддисенскими» словами:

— Белкой по деревьям, рыбой по воде, змеей по камню.

— Кем вы стали тут?

— Братьями и сестрами всей земле, всей земле! — прогремело по цепи.

— Ради чего явились вы к нам?

— Ради мира и блага, ради мира и блага, — звучал серебряный колоколец Тэйни Стуре.

— Кем вы уйдете от нас?

— Детьми Бога Великого! — могуче вторит хор. И музыка вздымается, разворачивается вширь, как боевое знамя.

Поздно вечером бабо Цехийя убаюкивает праправнучку:

— Не плачь, не горюй, моя светлая! Что делать, если матерь твоя и отец воевать уходят? Бог даст, живые вернутся.

— А я?

— Погостишь маленько, пока твоя нянюшка Глакия тебя в горы не отвезет. Туда война, уж верно, не дойдет, в ваш дом на конце земного круга.

— Про круг земной — это сказка? Расскажи мне.

— Да не мастерица я выдумывать.

— Зачем выдумывать? Ты что есть скажи. Про Дэйна-Странника.

— Того, в чью воду ты окунулась? Ручей этот истек из топей, и с тех пор они начали усыхать. Гнус тоже почти ушел из наших мест. Месяц в году только и донимает… Потом Дэйн долго жил с нашими людьми. Это от него пошло то угловатое и острое письмо, которым доныне пользуется Братство. Он научил нас варить сталь не хуже лэнской и работать по серебру и золоту, и играть в кольца, придавая им тайный смысл. Позже Оддисена и это переняла от нас.

— Он давно умер?

— Что ты. Разве Странники умирают? Просто он ушел однажды в леса и теперь бродит по ним, в Низкие Горы на западе тоже заглядывает. А коли увидит ночью одинокий костер — подойдет. Тут ты ему скажешь: «Обогрейся!» «Спасибо за ласку, только мне и так тепло и светло», ответит он и сядет напротив. Ты спросишь: «А дикого зверя и лихого человека ты не опасаешься?» «Зверь меня не трогает», — ответит он непременно и еще добавит: «А к людям я сам иду». И еще спросишь: «Не надо ли накормить тебя?» А он в ответ промолвит: «Спасибо, я сыт». Это самое главное. Тогда ты попроси: «Дай мне от той еды, которой ты сыт, и того света, что тебя греет, и той защиты, от которой ты так храбер». «А не побоишься принять это в себя?» — ответит он…

— Вот славно! — девочка села в постели. — Я бы нипочем не побоялась.

— Застудиться вусмерть тебе тоже, видать, не страховито! — рассердилась бабо Цехийя. — А ну залазь под одеяло и спи: пускай твоя сказка к тебе сама придет.

И уже засыпая, бормочет Хрейя:

— Мама-то, уж верно, не забоялась.

Война — черный провал во всех временах и гибель всякого времени. Та-Эль идет на нее с магистерским силтом на правой руке — знаком вечного союза ее с Горной Страной. С вороненой эроской кархой на поясе, подарком Таир-шаха; в нагруднике из стали, изобретенной Кареном, повелителем всех оружейников, сидит она в седле Бахра, буйного и своенравного, как море. А Тэйни гарцует бок о бок с мужем на Бархате, и нет у нее ничего ни для защиты, ни для нападения: умение уклоняться от выпадов и парировать рубящие удары нужно ей лишь для ритуальных танцев, а кольцо с играющим камнем — для того, чтобы быть без страха. Как воюют они? Зачем описывать! Война всегда одинаково гнусна и позорна, как ее ни назови: справедливой или неправедной, освободительной или захватнической, — и губит души человеческие. Разве меняется что-либо в этом деле от того, что Кардинена сеет смерть, а плод усилий Тэйни — исцеление ран и врачевание скорбей? Война — прирастание зла. Она имеет одну только хорошую сторону: через тридцать, через сто ли лет, но она всегда кончается.