Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

Уйдут все. Даже Мариам. Даже Яхья-Юханна: он так тебя любил, что немалая толика этого обожания перепала и мне.

Я останусь одна в доме. Запрусь и буду думать под шум обвального ливня, который хлещет по земле тугими бичами. Гроза обрушилась на мир, в котором уже нет никого, потому что нет тебя. Сейчас я не верю ни во что, даже в то, что ты воскреснешь. Быть может, и лучше тебе уйти, как уходим все мы — без возврата. Твоя церковь будет подавлена в самом начале, робка и медлительна в восхождении, печальна и смиренна. Она проникнется другими верованиями и мало-помалу проникнет в них. Не искушаясь ни земной властью, ни стремлением навязать свои духовные прозрения другим, она, вопреки всему, будет привлекать к себе лучшие умы и сердца именно этим. Кто-то будет чтить тебя как великого лекаря, которому подвластны все природные силы, или учителя нравственности, иные — как наиболее сильного и трагичного из пророков, иные — как самого человечного и совершеннейшего изо всех земных людей… Мы будем упрямо верить, что ты — это Ты и есть, и мечтать о том, чтобы в Тебе снова соединились все люди и все миры, как тогда ночью, когда ты сделал себя всем человечеством.

Каплют мгновения, текут часы, сливаясь в дни… На третий вдруг является ко мне Мариам, запыхавшаяся и чем-то по-доброму испуганная.

— Мама, мы с Марфой, и Иоанной, и Саломе пошли туда, а его нет. Украли, наверное. Или…

— Погоди. Одежда… ну, покров этот — он остался?

— Да, кажется. Тряпки какие-то. Нам было не до того.

— Тогда пойди скажи мужчинам. Это именно то, о чем ты побоялась намекнуть мне. Мужчины не поверят, но всё-таки скажи.

— А ты, мама, ты — веришь?

— Я знаю.

И впервые за эти дни я улыбаюсь.

Теперь всё пойдет как должно. Упоение нищетой и гонениями, потом силой. Жестокость и раскаяние в ней. Чистота и мудрость, накапливаемые с веками. А я — мне недолго остается жить здесь после тебя, и это хорошо. Только не сидится мне в царстве лучезарного Света и сияющих Истин. Я снова и снова прихожу на землю и зачинаю, и лежу в муках, чтобы родить тебя в мир и отдать миру — со смутной надеждой…

Может быть, в следующий раз они тебя не убьют, сынок?»

«Соберешь этаких…

Нарыв созрел много раньше плода в лоне. Наш Эйтель быстро смекнул, что заделавшись вассалом шаха, получает некие права на былые свои земли, отторгнутые у него де-факто, а не де-юре, и на отколовшийся Дивэйн, куда Саир послал своего Яхью, хотя документально и не объявленного пока наследником (и потому даже, что не объявленного: иначе то было бы покушением на независимость города).

Шахский подданный требует от шаха, помимо жалованных земель, еще и исконные, отчужденные от него вопреки обычаю. Учтиво требует — пока всё чин чином. Однако эта история обретает дополнительный оттенок: государь Эрка и Эдина, чьи нерадивые слуги толпами бегут к Аргалиду, стеснен в проявлениях своего недовольства, ибо не хочет ссориться с шахом из-за пустяка. Его герцоги и графы пытаются обойтись своими скромными силами, ни в коем случае не преступая границ. Имею в виду — как моральных, так и географических…

Безнаказанность рождает веру в успех. Уверенность в собственной правоте — повышенную обидчивость. Малое недовольство — соблазн раздуть его внутри себя в большое.

И когда Дивэйн начал, по примеру короля, словесно воспрещать своим гражданам уходить к Аргалиду и торговать с ним оружием и металлами — Аргалид двинулся и осадил город.

Он всё знал и рассчитал. Как машина. Машина?

Я как-то сказал в споре с Френсисом:

— Мир — мозаика, в которой часть камней потерялась. Человек может с ним справиться, ибо он умеет мыслить с пропуском логических звеньев: мысль его крылата. Но иногда и он скатывается до уровня мыслящей машины, когда злоупотребляет рассудком, логикой и точными смыслами.

Он воззрился на меня, недоумевая:

— Машины не умеют думать.

— Ну… то была безумная машина.

Разумная машина. Безумная машина. Логика как разновидность безумия… Какая странная мысль для католического теолога!

Дивэйн, по сути, беззащитен перед Аргалидом. Стены его прочны, но люди за ними нынче мирные, долго не продержатся. Призвать герцога Гэдойнского — нужно время, пока он испросит у шаха позволения вмешаться в его внутренние дела. Скорее уж самого Саира позвать, только не успеет и он. Аргалид, уж конечно, узнал, что «зеленого огня» нет нынче во всем Великом Динане.