Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

Госпожа Франка с высоко поднятой головой, растрепанная и алая, как пион, подошла ко мне, теребя застежку на груди.

— Я же говорила вам когда-то, Френсис: музыку надо слушать, но не подслушивать!

Почему она так смутилась и разгневалась? Отповедь была ли положена господином Даниэлем на мелодию, исповедь — или молитва?

Да, он и впрямь любил ее, почти как Бога, до полнейшей открытости и беззащитности. И оставалось только каким-то уголком души надеяться, что она по-прежнему достойна такой любви.»

«Лорд Эйтель Аргалид, ограбленный равно католиками и приверженцами ислама, уязвленный в одинаковой степени тем, что от его владений как-то внезапно отломился Дивэйн, и черной изменой клеврета и родича сэра Джейка, замкнулся в остатке своих земель и решил создать в них воплощение идеала святой бедности и абсолютного равенства. Словом, царствие Христово для — не стада даже, а быдла. Это, пожалуй, похлеще идей моего Барса, которые, в конце концов, так и остаются в его мозгу и, к счастью, ни меня, ни первую даму Юмалы уже не соблазняют: мы это еще в приходском училище проходили. Начинается брезгливым очищением от всего земного, хулой на творение Божие — а кончается разгулом страстей и безобразием.

Самое страшное — не то, что «чистые» — вечный соблазн и укор для власть предержащих и воплощение ереси для попов (то бишь нас), и не то, что мятеж начинают укрощать, а ересь выжигать с такой ретивостью, что нередко посылают на небеса и своих, в надежде: авось Бог сам разберется. В конце концов на таких ревнителей и старателей находится управа в самом сенате и самой курии. Хуже другое. Смирение «чистых» — паче гордости; самоуничижение («я недостоин Господа») оборачивается у них наихудшей из гордынь — перед теми, кто не так беден, и не столь целомудрен, и не так преисполнен Духа Святого (как будто Он перед ними отчитывается, на кого снизойти), и еще менее достоин… «Чистым» постоянно не хватает мудрости и терпения для того, чтобы улучшать бытие людей внутри данного мироустройства, — непременно отгораживайся от грешного и гадкого мира стенками и ломай это «устройство» сначала у себя, а в случае успеха затеи — и снаружи, поголовно уничтожая тех, кто, по твоему мнению, не подходит. Здесь опять же срабатывает их преславная доктрина предопределения: если Бог заранее отметил, кто пойдет в рай и кто в ад, зачем стараться исправлять лживых, распутных и злых, а тем более входить в их положение: выплескивай их всех за борт!

Однако изменить историю они не в состоянии. Добрые вальденсы и чувственные провансальцы порождают катаров с их мрачной философией. Маг Маздак и исмаилиты, поборники равенства по труду и в труде, — асасинов Горного Старца из крепости Алухамут, ужас Азии и Европы. Гуманный Савонарола уничтожает во Флоренции прекраснейшие создания человеческих рук и духа и обучает отроков доносить на своих родителей. Болгарские богумилы…

Откуда они вообще взяли, что Божье Царство надо строить человеческими усилиями? Что дела добра важнее той внутренней перестройки, которой они являются знаком? А когда этим великим чтецам Библии (до одури!) указывают на известнейшие слова Христа, они отрицают — явно или про себя — и самого живого Бога, оставаясь при тощей и неплодной идее.

Клубок уязвленных самолюбий; змеиный котел неудовлетворенных страстей. Алпамут, Аргалид-пер, Аргалид-сон. Идрис?

Боже мой, как мы все фатально не умеем быть самими собой, в самом чистом своем тоне! Как послушно отдаемся на растерзание своим страстям!

О святой Томас Мор, знал ли ты, какого джинна выпускаешь из бутыли своими изысканными утопическими спекуляциями?»

«Эйтель Аргалид, приехавши из мест не столь отдаленных, испросил секретной аудиенции у герцога, а по причине мимолетного его отсутствия напоролся на меня. Я сижу на возвышении одна, без моих дам и кавалеристов… то есть кавалеров, однако до невероятия величественная, в алом платье и той самой бирюзовой горностайчатой мантии. Для сведения: эти черные хвостики на белом поле действуют на воображение одних европеизированных «англов». Те из них, кому случилось побывать хоть однажды при дворе нашего государя, накрепко запомнили его пелерину из черных соболей и такую же шапку, обложенную кованым золотым кружевом вперемежку с лалами и яхонтами.

Милый молодой человек, потомок иностранной блудницы и заезжего борзописца. По-динански до сих пор говорит, будто у него во рту горячая картофелина; во время своих молитвенных митингов вопиет, как на торжище; но привлекательней всего был тогда, когда я извлекла его из собственной его блевотины. Теперь он нахлебался уже не вина — крови, обжегся о наш огонь, потерял всё и вся — жену, друга, деньги и доверие большинства подданных. Обрел праведность.