Теренс Караван
При дворе татарского хана
Профессор Данбэр заревел ковбою прямо в ухо. Тот хлестнул его концом лассо по крупу, прикрикнув:
«А ну пошел!..» Профессор опять взревел и побежал.
Эдвард Харрисон Данбэр, бакалавр и магистр гуманитарных наук, доктор философии, член Ассоциации современного языкознания, признанный авторитет в истории литературы восемнадцатого века, не был готов к ситуации, в которой очутился: ни один из писателей и мыслителей Века Разума никогда не упоминал ни о чем подобном.
Разве что Кафка затрагивал эту тему, но профессор редко читал книги, написанные после 1798 года. «Классическая сдержанность и самообладание, говаривал своим студентам Данбэр, — вот основы чистого стиля»…
А теперь он скакал, мыча, по пыльным степям Техаса.
«Чистый английский — вот лучший английский, — говаривал он. — Избавляйте свою речь от коллоквиализмов, от разговорного мусора. Поставьте предел своему воображению, сдерживайте свою фантазию, оставайтесь в рамках правил. Говорите ясно и точно».
А теперь он мычал, обращаясь к ковбою, а ковбой махал шляпой и гикал на него. И профессор Данбэр ничего не мог с собой поделать: инстинкты гнали его вслед за стадом.
* * *
В то утро профессор проснулся со смутным ощущением, что что-то не так. Кое-что и в самом деле было не так: он превратился в быка.
Данбэр был из тех людей, кто просыпается постепенно, плавно переходя от сна к бодрствованию. И вот, лежа в мягкой полудреме и ожидая, пока аромат кофе сообщит ему, что завтрак готов, он попытался спокойно разобраться, что это за тяжелое чувство. Может быть, последняя публикация? Там он доказывал, что автором «Оссиана» является Босуэлл, и она была атакована несколькими идиотами в научных бюллетенях, отповедь им была готова… Нет, не это. Журнал колледжа снова был отсрочен на четыре года, но это случалось почти с каждым выпуском… Нет, не это. На его лекции записалось большое количество студентов… Нет, здесь тоже все в порядке. У детей никаких неприятностей. У жены никаких долгов. За последние несколько месяцев он ни разу не напился в факультетском клубе…
Унюхав, наконец, кофе, он решил, что тягостное ощущение — лишь следствие какого-то забытого сна, и открыл глаза. Встал на ноги и изумленно замычал: как оказалось, спал он среди коров.
Первая мысль была такая: это — студенческая выходка. Первокурсники с каждым годом становились все изобретательнее и невыносимее; для профессора Данбэра идеалом был бы такой университет, куда не пускали бы студентов моложе шестидесяти. Но даже самый смышленый и изощренный первокурсник вряд ли бы…
Следующей его мыслью было, что он сошел с ума, но и это соображение он отбросил так же легко, как муху со спины: он знал, что он совершенно нормален. Он не мог быть безумным, потому что был ученым. Он трезвый исследователь, в подтверждение этого он мысленно процитировал все восемнадцать первых строф «Элегий» Грея. Однако коровы вокруг не исчезли, а в дюжине ярдов от загона группа ковбоев пила кофе из толстых фарфоровых кружек.
Может быть, это сон?
Однако он знал, что это не сон.
Один из ковбоев скрутил сигарету, и разум профессора Данбэра прекратил истерические метания. Он замычал, зовя на помощь, и принялся прокладывать среди спящих животных дорогу к людям. Прожив всю жизнь в университетском городке, он боялся животных и почувствовал себя очень неуютно, когда разбуженное его мычанием стадо поднялось на ноги. Коровы и быки окружили его, нервно взмукивая. К тому времени он был достаточно напуган своей грядущей судьбой, и его страх передался им, а их — ему. В отчаянии он попытался прорваться сквозь стадо. Его глаза выкатились, хвост хлестал по бокам, в утробном мычании был ужас.
Профессор Данбэр перепугался до смерти.
Стадо помчалось; он помчался вместе с ним. Одной ногой он попал в ведерко с горячим кофе и получил шляпой по морде. Кто-то выпалил за его спиной из ружья, и заряд паники взорвался в его мозгу. Он мчался и мчался, пока не иссякли силы. И даже тогда он продолжал бежать. Однако на бегу уголком сознания он думал, сможет ли доказать, что Эдвард Юнг был истинным автором третьей книги «Путешествий Гулливера». Профессор знал: если он перестанет научно мыслить о восемнадцатом столетии, то ему придется признать, что он стал животным. На бегу он обдумывал доказательства, заложенные в бумагах Тикелла и в счетах Свифта из прачечной… Кладбищенская лирика и «Элегии» Грея… и «стада, мычащие на тучных на лугах»… Черт! Приходилось признать, что он все-таки СТАЛ животным.
Читать дальше