Надя Яр - Солнце и свет

В непосредственной близости противников не осталось. Немо направился к проходу в центре рынка, чтобы повернуть на улицу Пекарей.

Выход был перекрыт. Джон отметил пылающие злобой лица, тяжёлые дубины и длинные мясницкие ножи и равнодушно отметил, что этих людей придётся зарубить. Всех. Как будет глупо, мелькнула мысль, если меня принесут Лоре мёртвым — из-за собаки…

— Бросай-ка меч! Ты здесь один, о благородный господин!

— С паршивой дворнягой! Весь в белом…

— А ну-ка, пустим ему его горную кровь. Посмотрим, золотая ли она или красная, как у настоящих людей!

Защита Белого, думал Джон. Обычая, традиции, частной собственности… Надо создать движение по защите людей от Белого. И собак. Их тоже. Я буду руководить. Вот и дело в жизни нашлось.

— Прочь с дороги, скоты! — крикнул он, поднимая саблю. Лезвие сверкнуло, описывая смертоносный круг. Бандиты присели, изготавливаясь к атаке.

— Граждане! Дорогу!!! — грянул над площадью зычный крик.

Бандиты вздрогнули. Глашатай надрывался:

— Дорогу Великому Понтифику!!!

Линчеватели оглянулись. Промедление дорого им обошлось. Многочисленная охрана Джека увидела блокирующих улицу вооружённых людей и немедленно пустила в ход руты — длинные железные палки, обтянутые бычьей кожей.

— Дорогу Джексону Дэйну, лорду Арею! Граждане! Дорогу Великому Понтифику! — зычно покрикивали слуги Джека и вышколенно разгоняли ловцов. Затор у улицы Пекарей стремительно рассосался. У Джона вдруг не осталось противников. Он выпрямился и опустил саблю к ноге.

К нему подплыли белые, позолоченные носилки. Рабы остановились, и светлая рука приоткрыла полог.

— Привет, Джек, — сказал Джонни Немо.

— Как дела?

— Да вот, собаку завёл…

Носилки словно бы плыли по тихой, доброй реке. Серый пёс свернулся в ногах у Джона и молчал, вконец измученный своим танцем со смертью.

— Джек, ты случайно проходил мимо с охраной?

— С некоторых пор, — ответил Джексон Дэйн, — я без охраны не хожу. Вовремя, правда?

— Да. Спасибо. Хотя я бы, наверно, справился.

— Того я и боюсь. Вина?

Они пили красный куаран из толстой синей бутылки. Носилки двигались, и Джон не спрашивал, куда. Ветер легонько шевелил полог. В носилках было светло. Джон взял полотенце и принялся чистить саблю. На лезвие откуда-то падал луч.

— Представляешь, — сказал Джон, — представляешь, Джек, Лора согласилась выйти за меня замуж.

— Представляю, Джон. Почему бы женщина, которая спит с тобой и очень любит тебя, не согласилась выйти за тебя замуж?

В носилки проникла муха, метнулась и зажужжала меж подушек.

— Сам знаешь, почему. Но она согласилась.

Он закончил чистить клинок, спрятал его в ножны и сказал:

— Джек, скажи, это правда, что про тебя говорят? Что ты отпускаешь грехи?

— Ага.

— А ты можешь отпустить мне грехи?

— Могу. Какие именно грехи?

— Ну, это… защиту Белого.

— Конечно, Джон. Наклонись.

Джек легонько коснулся ладонью его головы.

— Грехи отпущены тебе, Джон.

Всё замерло. Даже муха затихла.

— И… всё?

— Всё, Джон. Ты чист.

Они выпили по глотку вина. Муха забеспокоилась, и он вспомнил.

— Джек?

— Мм?

— Помнишь, я задержал тебя на мосту и… Ты сказал, что настанет день — …

— Да.

— Ты это всерьёз?

— Да.

— А… теперь?

— Да. Мне очень жаль, Джон.

Муха билась о шёлковые подушки. Подёргивая ухом, дремал пёс.

— Погоди. Ты же сказал, что отпускаешь мне грехи? Прощаешь?..

— Да.

— Но…

— Это не имеет значения, Джон. Мне очень жаль. Прощение не имеет касательства к делу.

— Не имеет? А что имеет касательство к делу?

— Мои слова. Только мои слова.

— Тогда возьми свои слова назад.

— Я не могу.

— …

— Я не могу взять те слова назад.

— Почему?

— Если я возьму назад своё слово, Вселенная погибнет. Всё сущее с воем рассыплется в прах. Пространство, время упадут в себя, и мироздание обратится в ничто.

Воцарилась тишина. В тишине дышали двое людей и пёс. В складках шёлка терзалась муха. Джек сидел на подушках, облачённый в белые с червонным шитьём одежды. Джону казалось, что его светлая кожа и золотистые глаза источают видимое сияние, словно нимб. Джек весь был ласковый свет. Джон поднёс бутылку к губам.

— Хорошо же, — сказал он. — Ладно. Пусть так и будет. Настанет день, и ты глянешь в мои остекленевшие мёртвые глаза, Джек. Пусть это доставит тебе удовольствие.

— Джонни, мне очень жаль, — сказал Джек.

Передавая друг другу бутылку, они допили густое, сладкое, кроваво-красное вино.