Владислав Кетат - Стать бессмертным

Меня Рыжов встретил хорошо, а вот с Мясоедовым у него вышел конфуз. Рыжов поздоровался с его протезом, хотя Мясоедов настойчиво протягивал ему левую руку. Вероятно поэтому в комнате, которую мы вчетвером заполнили совершенно — насколько она маленькая — долго висела неловкая тишина.

Та, которую Рыжов представил мне как свою «э-э, помощницу» — Марго — оказалась миловидным созданием лет двадцати пяти с длинными рыжими волосами и волнующими формами. Рыжов многозначительно стрельнул на меня глазами, перехватив мой взгляд, блуждавший по её бюсту, после чего я стал изучать детские цветные каракули, которыми кто-то из квартирантов, а, может, и родственников хозяйки, декорировал стену. Мясоедов, убрав правую руку за спину, молча смотрел в пол.

И тут Рыжов начал говорить. Спокойно, не торопясь, с небольшими паузами для лучшего понимания и усвоения материала, излагал свою версию своей жизни профессор Рыжов, Евгений Иванович. Он чуть покачивался взад-вперёд в своём кресле, а Марго, сама покорность, сидела на кушетке рядом и иногда, когда Рыжов начинал нервничать, поглаживала рукой его ладонь. Он ещё больше ослаб со времени нашей последней встречи. Руками почти не двигал — они плетьми свисали с его колен — говорил медленно и очень тихо, так, что мне и Мясоедову даже пришлось чуть податься вперёд, чтобы всё расслышать.

Рассказ его продолжался долго, может час, а может, и все два. Время я перестал замечать после того, как Рыжов, закончив со скучным вступлением, будто фокусник из шляпы начал тягать одного за другим кроликов, да таких жирных, что мне на секунду показалось, будто я в пионерском лагере у костра, и слушаю рассказ вожатого об инопланетянах, которых он своими глазами видел прошлым летом в Темрюке.

Многое в его повествовании казалось неправдой, но ещё больше он, похоже, просто недоговаривал. Его рассказ походил на описание спектакля рабочим сцены. Точнее, на разницу между тем, что мы, зрители, видим со своих мест, и тем, что видит он — рабочий сцены. Некоторые узловые точки действия у нас и у них, разумеется, совпадали (вероятно, потому что мы — зрители — ничего более этих точек и не наблюдаем), а вот то, что между, или, так сказать, за, для нас, зрителей, оставалось до сегодняшнего вечера тайной.

Под неторопливый рассказ Рыжова я неожиданно без труда вспомнил один яркий эпизод из детства: как было мне года четыре, а, может три, и почему-то я сидел дома с бабушкой. Болел, наверное, поскольку дома сидел, а не в саду. Я увлечённо ползал по цветастому ковру в большой комнате и водил красной машинкой по лабиринту орнамента, словно по замысловатой гоночной трассе, как вдруг… Рюмки и фужеры в серванте заговорили первыми. Сначала негромко, еле слышно, а потом, не сдерживаясь, задребезжали во весь свой хрустальный голос.

— Лёша, не подходи к серванту! — крикнула бабушка с кухни.

Я и не думал к нему подходить (это было строжайше запрещено), я продолжал сидеть, как сидел, не потому, что испугался, а, напротив, потому что мне было интересно. Точнее, мой испуг тогда ещё не превысил интереса. Как заворожённый я смотрел на пляску фужеров, пока моё внимание ни привлёк тот факт, что тень от моей почти под ноль стриженой головы начала слегка перемещаться по ковру туда-сюда. Проводив её взглядом, я покачал головой ей вслед и посмотрел вверх: люстра о четырёх свисающих с квадратной деревянной рамы плафонах, которую отец привёз из Литвы, совершала у меня над головой сложное движение: плафоны, каждый со своей амплитудой, неторопливо вальсировали, а рама болталась, словно лёгкая лодочка в свежую погоду.

Теперь я и не знал, на что смотреть: на дрожащие за стеклянными дверцами фужеры, на плавно раскачивающиеся плафоны или на медленно подползающую к краю полированного стола неземной красоты хрустальную вазу. Ба-бах! и белый-белый, искрящийся в электрическом свете «снег», засыпал мою скоростную трассу. Только тогда я шарахнулся из комнаты и в коридоре столкнулся с бегущей на грохот разбившей хрустальной вазы бабушкой…

— Московское землетрясение семьдесят седьмого года было спровоцировано взрывом нашего изделия, которое находилось на глубине сорока пяти метров, — сказал Рыжов, — изделие располагалось таким образом, что энергия взрыва рассеялась ещё на подходе к городу. Пострадали только несколько зданий в городе Истра и храмовый комплекс в Новом Иерусалиме. К счастью, никто не погиб, но Илья всё равно этого перенести не смог. В тот же год он уволился из НИИгеомаша и больше никогда не возвращался сюда…