Сергей Трищенко - Я – начальник, ты – дурак (сборник)

А Добрые и Злые очень хотели очутиться в мире людей. Но не могли этого сделать в сегодняшнем виде. Поэтому они проникали в человеческие сознания — это проще всего — и заставляли людей действовать так, как хотели. И от этого человек совершал добрые или злые поступки — в зависимости от того, кто в него вселился.

Бывало так, что Добрые или Злые захватывали человека целиком — от рождения до смерти. И окружающие начинали считать человека изначально добрым или злым. Такие люди остались в истории как великие святые, или как ужасные убийцы. Но большинству людей Добрые и Злые являлись лишь на время, сменяя друг друга, и тогда человек либо ужасался своему предыдущему поступку — потому что всегда считал, что обладает свободой воли — либо смеялся над своей минутной добротой.

Добрые всегда помогали людям, Злые — вредили, делали гадости. Правда, порой оказывалось так, что сделанная гадость впоследствии оборачивалась добрым делом, а доброе дело становилось таким, что лучше бы его и не делали…

Но были люди, кто не пускал в себя никого — ни Добрых, ни Злых. Они жили свободно, никому не подчиняясь.

А может, и не было никакого множества Добрых и Злых, а было всего два: один Добрый, а другой — Злой. А ещё может быть, что он — одно и то же существо, только у него почему-то бывает разное настроение…

Над одной планетой висела во всей красе Бесподобная Грудь. Формы её были совершенны. Не только поэты, но и благопристойные отцы семейств с замиранием сердца поднимали глаза вверх. Но если поэтам это сходило с рук, то отцы семейств тотчас получали подзатыльники от жён, и сразу опускали глаза долу, в надежде увидеть отражение Бесподобной Груди в какой-нибудь луже или водоёме. Именно поэтому они по выходным часто стремились на рыбалку. И кепки с длинными козырьками, в которые их наряжали жёны, надевали спокойно.

Но и сами жёны порой взглядывали вверх, а затем печально переводили взор на свою грудь, утешая себя тем, что если наверху и царит совершенство, зато оно всего одно, а у них, как ни крути, две… Но многие из них были недовольны существующим, и делали пластические операции, пытаясь приблизиться к парящему в вышине Совершенству.

А неженатые мужчины часами стояли, задрав голову, пока из глаз не начинали течь слёзы. Затем они опускали головы, дабы слёзы могли свободно излиться, а не скапливаться в глазах. Этим-то и пользовались незамужние женщины и девушки: улучив момент, когда несчастный опустит голову, они обнажали грудь и подсовывали её в поле зрения мужчины. Заплаканные глаза упирались в подсунутое, закреплялись на нём и шли туда, куда их вели хитрые женщины.

Но не все были столь доверчивы: эти забирались на высокие скалы, лишь бы быть ближе к предмету вожделения, тянулись к парящему в вышине Совершенству, хотели прильнуть к нему и насладиться бесподобным млечным соком, капли которого порой появлялись на кончике Бесподобного Соска…

Такие в забывчивости падали со скал, ломали руки, ноги и шеи. От них не было никакой пользы, потому что работать они не хотели, надеясь, что Небесная Грудь когда-нибудь накормит их вдоволь.

И только глупые младенцы-несмышлёныши никуда не стремились. Они интересовались лишь тем, что находилось поблизости, в пределах доступности — тёплой и вкусной маминой грудью…

На одной планете жил да был Указующий Перст. Нет, он не парил недвижно в небесах планеты, указывая всеобщую отдалённую цель. Он появлялся ни с того, ни с сего в самых неожиданных местах. И указывал на земное, или на приземлённое: то на кучу гниющих отбросов, то на блистающий алмаз, то на подыхающую корову, то на цветущего младенца, то на дряхлого старца.

И люди, кому являлся Указующий Перст, были в недоумении: что делать в каждом конкретном случае, как поступать? Убирать отбросы, или рыться в них? Вынуть алмаз из синевы кимберлитовой глины и спрятать, или огранить и вставить в оправу, на всеобщее обозрение? Прирезать корову, или дать ей лекарство? Отшлёпать младенца или любоваться им? Слушать советы старца или насмеяться над ним?

Напрасно люди ломали голову, разглядывая Перст Указующий, и то, на что он направлен. А сделать что-либо не решались: вдруг Перст Указующий превратится в Перст Наказующий? Ведь величина Перста была такова, что он мог одним щелчком убить человека, или проткнуть насквозь, или удушить, сомкнувшись на горле. Правда, в этом случае он становился неким подобием общеизвестного жеста «о’кей!», но это же на одном языке жестов. На другом он мог также запросто изобразить букву «о», то бишь «очко», а туда попадать не всякий жаждал.