Михаил Федоров: Искатель, 2014 № 06

Неудачники отчаянно упрашивали чекистов разрешить им вернуться. Особенно усердствовали девчонки, которые напрополую кокетничали с курсантами, строили глазки, пытаясь склонить их к нарушению приказа: кто говорил, что приехал издалека, кто заверял, что не займет чужого места, что спрячется в уголке, но военнослужащие были неумолимы. Конечно, некоторые из курсантов не соглашались с подобной неумолимостью: чем эти девчонки и парни, мужчины и женщины похуже тех, разодетых, бренчащих украшениями, кто беспрепятственно проходил по дорожке у Кремлевской стены.

Подцыбин мысленно выбирал среди девчонок-просительниц тех, которых бы он наверняка бы пустил, и даже приветливо улыбался им. Они тоже кидались к нему в надежде, что уж он-то уступит, но Михаил лишь спокойно объяснял, почему это невозможно. Девчонки с возмущением открывали свои крохотные сумочки и показывали, что там нет ни пистолета, ни бомбы, ни листовок. Подцыбин, разговаривая с очередной симпатичной блондинкой, краем глаза заметил приближающегося краснолицего Макея, который косолапил своей нестроевой, крадущейся походкой вдоль строя. Мишачок кивнул в его сторону: «Начальство». Девчонки отхлынули. Макей задержался около Михаила и спросил строго:

— Как там в Киеве?

— Порядок.

— Смотри, мне, — хмыкнул Максякин и, подволакивая ногу, пошел дальше.

Кто бы мог подумать, глядя ему вслед, что у него абсолютный слух и тенор, какого сейчас днем с огнем не сыщешь, мог бы петь в Большом театре, если бы перед войной не стал чекистом. Конечно, ему предложили. А попробуй тогда, откажись. Отказы не принимались. Одно слово: ежовщина. Не очень то распоешься.

— Че скучаешь? — толкнул Подцыбина стоявший рядом в цепочке Кустяко. — Хошь анекдот? Политический.

— Да ты что?! На Красной площади!

— Я тихонько, Василий Иваныч с Петькой бегут от белых. Петька с ящиком гранат. Василий Иваныч с инструкцией. Только и успели что с собой прихватить. Кругом пальба, дым, разрывы. Запрыгнули в соседние воронки. Петька кричит из своей: «Василий Иваныч! Белые близко!» Василий Иваныч разворачивает инструкцию и при свете трассирующих пуль читает:

— Открой ящик.

Петька:

— Открыл.

— Доставай гранату.

— Достал.

— Вырви кольцо.

— Вырвал.

— Бросай!

— Ловите, Василий Иваныч.

Подцыбин подавил смех:

— Хорошо.

— А вот еще, — продолжал Кустяко. — Про чукчу. Сидят чукча с чукчанкой на льдине. Недалеко от Северного полюса. Ногами в воде болтают. Чукча говорит чукчанке:

— Хось аникдоть сказу? Плитиский?

— Да ты сто!

— А сто?

— Сослют!

Курсанты захохотали.

Площадь загремела праздничной музыкой. Михаил понял: началась демонстрация и с любопытством оборачивался в сторону Мавзолея, откуда бодрым дикторским голосом звучали здравицы и приветствия.

— Ну все, пошло, поехало, — сказал Кустяко и наклонился к уху Подцыбина. — Слушай еще про Леню. Сидят Леонид Ильич с Гречко в жаркий день на даче. Квасят. Оба в маршальских мундирах. Ну, этот главком всего, а тот только министр обороны. При орденах, медалях. В окно влетает пчела и «ж-ж-ж-ж» около брежневских побрякушек. Тот: «Кыш! Кыш! Лети к Гречко! К Гречко!» А пчела: «Э, не, Леонид Ильич! У Гречко ордена порохом пахнут, а у вас липой!»

Подцыбин оглянулся и только после этого осторожно засмеялся.

Из-за вершины брусчатого холма, приходящейся на центр Красной площади, взмыли в небо разноцветные шары с полотнищами лозунгов, а затем, как мачты кораблей из-за близкого горизонта, показались верхушки транспарантов, флагов, которые вскоре превратилась в сплошную кумачовую стену. Потом она оторвалась от земли и под ней обнаружилась вторая стена из людей, переваливших через вершину площади. Эта стена производила издали впечатление такого монолита, который способен был смести все. И даже собор Василия Блаженного с его сказочными маковками казался слишком хрупкой преградой. Но продолжая движение вперед, эта огненная лавина подобно вулканическому потоку раздвоилась и стала обтекать собор. По мере приближения первых рядов впечатление монолитности пропадало, фигуры отдельных людей как бы отделялись друг от друга и начинали восприниматься уже порознь, различаясь походкой, одеждой, полом, возрастом, комплекцией. Шедшие впереди ветераны производили вблизи особенно противоречивое впечатление: кто хромал, а кто бодро вышагивал с гордо поднятой головой, кто пел песни, а кто задыхался от старческой одышки, кто вытирал слезы, а кто улыбался.