Михаил Федоров - Искатель, 2014 № 06

Свернул было к билетным кассам, как его прямо шарахнуло: да я Боса не поздравил! Ему же майора кинули! Этак можно и отношения испортить перед защитой.

Борис Александрович сидел в распахнутом кителе перед блюдом с остатками торта и, раздавливая ложечкой ломтики лимона в граненом стакане, добродушно прореагировал на поздравительную тираду.

— Держи кусок! — сказал он. — Заслужил! Будешь так красноречив на защите и красная корочка твоя!

Подцыбин, зажав в пальцах липкую массу торта, выскользнул за дверь и пошел по коридору, жуя на ходу и роняя на паркет жирные крошки. Сложившийся в голове план обрел четкие очертания. Он зашел в «Детский мир», купил набор для новорожденного. Не разглядывая, сунул в портфель. Позвонил с междугородки в Киев и сообщил Томе, что вылетает для срочных переговоров, Услышав в ответ тревожную нотку в голосе, намеренно не стал успокаивать ее и, не договорив последней фразы, бросил трубку на рычаг: пусть тоже поломает голову, пускай помучает ее бессонница. Купил билет на ранний рейс и в Давыдково. Тамаре-Два позвонил из дому и сказал, что отлучается на пару дней — надо к диплому подсобрать материал — и получил от нее заказ привезти из Киева блузку с украинской вышивкой. Вроде бы все у него сложилось, как надо, но он так и не смог уснуть в эту ночь и, ворочаясь, просчитывал разные варианты предстоящего в Киеве разговора.

Когда закупив по дороге в аэропорту огромного охапку цветов, Михаил явился на тамарину квартиру, дверь открыла ее мать и, встретившись с ее глазами, он понял, какой трудности задача стоит перед ним. Если бы просто спустили с лестницы, это еще куда ни шло. Но что же его все-таки ждет? Поэтому, когда Тома вместе с матерью, приняв как нечто само собой разумеющееся подарки, уселись напротив с вопрошающими лицами, Михаил сразу огорошил их:

— Вчера с Максякиным вели разговор. Ты его, Тома, знаешь. Тот самый. Он удивлен, что дядя твой эмигрант.

— Это троюродный дядя, — заюлила плечами Тома.

— Да хоть четвероюродный! Пока Василий Михайлович обещал повременить с оглаской. Не дай бог, вообще, чтобы в школе знали про наше с тобой заявление.

— Так что, его забрать?

— Лихо придумано! — вмешалась мамаша. — А после диплома? Вильнет хвостом и на сторону? Знаем мы вас таких.

Подцыбин изобразил на лице явное возмущение.

— Сами подумайте, Валентина Сергеевна, дядя-то за кордоном. Это реальность. Вы же сами знаете, что тут может светить. Лично я не боюсь в солдаты. От меня рупь с полтиной в месяц. Это вас устраивает?

— Мам, тут ясно, — задумчиво произнесла Тамара.

— Тебе ясно. А уж я за свою жизнь и не такого насмотрелась.

— Но ведь он верно говорит, — повторила дочь.

— Может верно, а может и скверно. Ты же с него подписку не возьмешь. Заберешь заявление и он вольная птица. Порхнул и с концами.

— Ну что же делать, мама? Я верю, что он будет нам помогать.

— Не знаю, что и сказать. Но ведь дядя наш из Израиля не вернется.

— И не надо! — встревожился Михаил. — Если не вмешаетесь, я уже буду офицер. И конечно же Тому не брошу. Тем более, своего ребенка.

— Это мы еще посмотрим… Пусть хоть заручится.

— Как это? — спросила дочь.

— Ну, залог возьми, Чтоб было чем удержать.

— Хорошо ли это? Да у него и ничего нет. Одна шинель на полу.

— Что правда, то правда, — согласно кивнул Мишачок и огляделся вокруг.

Комната обставлена строгой и недорогой мебелью отечественного производства. Каким-то особым достатком от нее не веяло, хотя с точки зрения Подцыбина это все-таки был какой — никакой уют. Не то, что его голые стены с одной репродукцией бананово-лимонного Сингапура.

— Но денежный залог я могу, — сказал он. — Вы только сумму назовите. Я соберу.

— Да кто тебе даст! — всплеснула руками Тома.

— Ну, это просто. Пусть пишет расписку. Что взял у меня, Колючиной Валентины Сергеевны, пенсионерки в долг… А когда у тебя защита?

— В конце июня, — проговорил Подцыбин.

— Вот, до 10 июля.

Михаил сел за стол и, стиснув зубы, медленно под диктовку тамариной матери повторил текст. После этого будущая теща проводила Подцыбина к старикашке-нотариусу, который заверил расписку по всем правилам своего изощренного искусства. Мишачок смотрел на старомодную ручку дряхлого старика, выводившего чернилами на бумаге каллиграфические буквы, и думал: «Черт возьми, «жигуль» подарил!»

В 7-45 утра вокруг Красной площади было выставлено оцепление из курсантов. Столица готовилась к первомайской демонстрации. Подцыбин вместе с однокурсниками стоял на брусчатке Васильевского спуска между Покровским собором и Кремлевской стеной чуть ниже Спасской башни. Вот шеренги милиции и солдат, очищая площадь от посторонних, напористо вытеснили за пределы оцепления всех заблудших, либо оказавшихся здесь с ночи, либо пораньше заявившихся сюда в надежде каким-то образом незаметно остаться на гостевых трибунах.