Песах Амнуэль - Искатель, 2013 № 10

В социальном плане кентавроиды сами по себе. Как индейцы. Живут своим гетто. Теоретически за ними закреплены общечеловеческие права, но на практике работу в городе им найти вряд ли удастся. Если только в цирке или на развозке — и то и другое унизительно для настоящего кентавра, этим склонны заниматься онокенгавры: полулюди-полуослы. Многие из кентавров предпочитают заниматься частным хозяйством, они великолепные фермеры. Правда, отдельные из них, как Норих, добиваются впечатляющих высот познания и тогда становятся учителями, инженерами или даже врачами. Обладают уникальной природной интуицией. Склонность гибридов к инсайту, часто в обход логики, уже никто в научном мире не оспаривает. Но все-таки у большинства мозг находится на довольно низкой ступени организации (из-за чего расистски настроенные личности скорее прикрепляют их к животным, нежели к людям).

Если говорить о развитии, то, по-моему, не последнюю роль в этом играет продолжительность жизни:..

Дверь открывается, и солнечный свет взбивает пылинки, осевшие на кислородном баллоне.

— Вылезай, конь, — говорит Есман. — Мечтать потом будешь.

Я вылезаю.

— Чемодан за тебя кто понесет?

Возвращаюсь за саквояжем. До усадьбы Кротовых метров двести пешком. Булыжная мостовая закончилась. Дальше — грязь месить.

— Не любят, когда афто близко подъехать, — поясняет Франц, переводя рычаг турбомобиля в нейтральную позицию. — Я подождать.

С наслаждением вдыхаю воздух за городом. Он чистый и свежий. Легкий ветер приносит ароматы луговых трав.

Виктор Генрихович поправляет шапочку, набивает трубку и спрашивает у Франца, чтобы я слышал:

— Это не на Колтушских болотах устроили склад мертвых батареек?

Святые отшельники! Они разговаривают не о деле!

Франц в ответ неопределенно пожимает плечами.

— Тогда тут всю землю в округе скоро отравят тяжелыми металлами.

— Вы — пессимист! — не выдерживаю я.

Есман выпускает мне в лицо струю дыма и быстрым шагом идет по тропинке, которая ведет к усадьбе. Я еле поспеваю за ним.

Вокруг усадьбы бежит Фоккервиль, искусственный канал получивший свое название в честь нидерландского конструктора цеппелинов, который жил на этой земле еще в прошлом веке: наша машина все равно бы не проехала. Мы переходим узкий мост, выгнувшийся, словно кошачья спина, у поросшего камышом берега плещутся утки. Я издалека рассматриваю жилище кентавра: двухэтажный дом с многоугольной крышей под красной черепицей; просторная веранда и крыльцо с широкими, как во Дворце культуры, ступенями. Над двумя узкими трубами вьется дымок. Справа от дома, за изгородью, типичная для этих мест усовершенствованная пароводяная мельница Стаута. Загон для страусов. Неплохо устроились, что тут скажешь. Я с досадой вспоминаю свою крохотную съемную квартиру в промышленном районе.

Мы еще не подошли и на пятьдесят метров к усадьбе, как на крыльцо уже выходит хозяйка дома. Наяды за километр чувствуют посторонних. Хозяйку, судя по документам, зовут Сицилия, это именно она телеграфировала и вызвала помощь. На вопрос: в каких отношениях престарелая наяда находится с юным кентавром, она ответила: в дружественных.

— Добро пожаловать! Проходите в наш дом! — произносит Сицилия традиционное приветствие.

Никогда не пытайтесь проникнуть в дом кентавра без приглашения. Это может для вас плохо закончиться. Дом обычно защищен всякими хитроумными приспособлениями, которые не сразу заметишь.

Виктор Генрихович останавливается у крыльца, выбивает курительную трубку о каблук, зачехляет ее и прячет в карман куртки.

— Добрый день, — говорит он. — Моя фамилия Есман, я штаб-лекарь станции Центрального района. А это… — он смотрит на меня и нетерпеливо щелкает пальцами.

Гад опять забыл, как меня зовут.

— Турбин, — представляюсь я, склонив голову. — Александр Турбин.

— Какой милый мальчик, — с улыбкой говорит Сицилия.

Вообще-то, я терпеть не могу, когда меня называют «милым мальчиком».

— Что произошло? — спрашивает Есман.

Сицилия всплескивает руками и меняется в лице.

— Бедный Пол! Я не знаю, что с ним… Мы уже обращались к местному фельду, но без толку…

— Проводите к больному.

— Да-да, сейчас… — говорит Сицилия, и тут я понимаю, как сложно ей сохранять приветливость, наяда, безусловно, в панике. — Он на втором этаже. Не разувайтесь, пожалуйста, в доме страшный беспорядок!

Она суетится, указывая нам дорогу. По скрипучей винтовой лестнице неимоверной ширины мы поднимаемся на второй этаж. По пути я успеваю увидеть громоздкий старинный умывальник в прихожей, часть кухни с массивным обеденным столом, за которым с легкостью уместилось бы человек двенадцать; дальновизор, стоящий на морозильной камере, транслирует очередную серию приключений небесного рейнджера Зака Морриса, звук в дальновизоре отключен, но бородатый Зак и без того выглядит свирепей некуда.