Юрий Кунов - Искатель, 2014 № 07

— Как вам наша Лигань полюбилась! Готовы ее писать снова и снова.

— Река, как человек, все время разная. В солнечный день и в дождь, в сумерки и на рассвете. Многое зависит и от настроения художника. Одно и то же место при равных условиях я могу увидеть сегодня не так, как вчера. Да что я вам, как школьнице, рассказываю! Вы же замечательно понимаете, а главное, чувствуете живопись. И не только живопись. — Марков подпер голову рукой и с хитрецой посмотрел на Рыбакову. — Сразу перестали меня навещать, как только поняли, что моя мама вас ко мне ревнует.

— Так уж и ревнует? Может, я ей просто не нравлюсь.

— В том то и дело, что нравитесь. Специально подгадали сегодня момент, когда ее дома не будет?

— Что правда, то правда. Не скрою, маэстро, я знаю, во сколько ваша мама отправляется в магазин за продуктами.

— У нас не так много времени до ее прихода. Если не хотите с ней встретиться признавайтесь сразу, с чем пожаловали. Наверняка повод серьезный.

— Да, повод есть. И серьезный. Ярослав, вы знаете, что утонула Раиса Квасова?

— Знаю. Мама мне рассказала. И что?

— Она сказала, что к вам приходил полицейский?

— Разумеется. В доме хозяин все-таки я, несмотря на патологическое мамино желание всеми руководить.

— В полиции знают, что Квасова публично обвиняла вас в педофилии. И у них к вам есть масса вопросов.

— Не удивительно. Вы не в курсе, что их больше интересует, моя педофилия или как я прикончил госпожу Квасову?

— Перестаньте! Майор Посохин попросил меня с вами поговорить. Тема очень деликатная и Павел Петрович не хочет, чтобы их интерес к вам в связи с данным делом вылез наружу.

— И он также не хочет подставляться, если все окажется бредом взбалмошной тетки и я подам иск в суд о защите чести и достоинства моей персоны.

— И поэтому тоже. Кстати, а почему вы не обратились в суд, когда Квасова бросила вам такие обвинения?

— Потому, что она несчастная женщина. При всей ее наглости. Сожалею, что мне приходится об этом говорить, но положение вынуждает. Она была в меня влюблена и, не встретив взаимности, в отместку вашего покорного слугу облила помоями. Какой может быть суд? Что вы на меня так смотрите?

— Я не поняла. Разве она не накинулась на вас после того, как мячик, которым вы с ребятней играли в волейбол, упал на посаженные ею цветы? Так ведь было? И причем здесь любовь?

— Это не бред сумасшедшего. — Марков сцепил перед собой пальцы в замок. — Я не собирался никому, кроме матери, об этом рассказывать, но, видно, придется. Одним словом, она мне себя предлагала.

— Прямым текстом?

— Не текстом. Действием. Я довольно грубо ее одернул. По-моему, это более серьезный повод бросить в меня камень, чем помятые цветы. Причина конфликта глубже, чем можно было бы подумать, глядя со стороны.

— И когда это произошло?

— Что?

— Действие.

— …Девятого мая.

— В День Победы? Она что, пьяная была?

— Не была она пьяна! Во всяком случае, мне так не показалось. Что еще хуже.

— Почему?

— Будь она пьяна, ее поступок можно было бы списать на затуманенную голову, а так…

— Вы играете в волейбол с юными девушками — коротенькие юбочки и шортики, обтягивающие грудь маечки, смех… Соглашусь, влюбленная женщина вполне могла взбеситься. Но девочки ведь к вам все-таки ходят, скажут в полиции.

— И мальчики ходят. Педофилы, насколько мне известно, чаще интересуются мальчиками. Но только никаких развратных действий с моей стороны по отношению к детям никогда не было, и быть не могло, не говоря уже о половых актах. В неоднозначных ситуациях люди сейчас почти всегда видят что-то грязное. Да и в однозначных, кстати, тоже. Чужого ребенка стало невозможно по волосам потрепать — тут же припишут домогательство. Разумеется, я понимаю, почему у людей появляются такие мысли. Но ведь чье-то мнение не может быть поводом к обвинению в преступлении?

Марков шумно вздохнул и скрестил на груди руки.

— Да, малышню я к себе приглашал и приглашаю. И писал их к тому же! Много писал. Но только портреты, — сказал он, направив на Рыбакову словно дуло пистолета указательный палец. — Никаких ню! — Он снова сплел на груди руки. — Если господа полицейские желают, могут у меня обыск провести в любой момент. И здесь, и дома. Компьютеры могут проверить. Телефоны. Я даже без ордера позволю это сделать. Чудовищно, — Марков раскинул руки в стороны, — но люди не понимают, что с детьми мне просто интереснее общаться! — Он, словно обессилев, уронил руки на подлокотники кресла и, глядя в пол, немного помолчал. — В отличие от взрослых каждый ребенок самобытен, — продолжил он уже менее горячо. — Знаете, сколько интересных идей для своих картин я у них почерпнул? У детей истинно индивидуальный взгляд на мир. Правда, до определенного возраста. Потом начинает доминировать стадный инстинкт. А лет в четырнадцать-пятнадцать сексуальные позывы выворачивают им наизнанку мозг и они, в подавляющем большинстве своем, окончательно перестают представлять для меня интерес. — Марков снова сделал паузу. — Я не анималист — животных не пишу. Не будь повсеместной пропаганды промискуитета, инстинкты, может быть, и не проявлялись бы в столь грубых формах, но… Не люблю рассуждать на эту тему. Сходите как-нибудь на дискотеку — и сразу поймете, о чем я говорю. Но предупреждаю, зрелище отвратное. Я туда иногда выбираюсь, чтобы получить эмоциональную встряску. Пейзажи после таких вылазок получаются у меня величественными, наполненными космизмом. — Марков ухмыльнулся. — Один московский критик так написал о моих работах. Правда, я потом болею несколько дней… А знаете что, — опершись на подлокотники, Марков рывком встал с кресла, — давайте вы у меня обыск проведете. Прямо сейчас! Если мама вернется, выйдете через сад. Код на калитке я вам скажу. Из дома она вас не увидит, а в мастерскую ей входить запрещено, когда я работаю.