Борис Георгиев: Третий берег Стикса (трилогия)

Лавочка, окружённая старыми липами, понравилась Волкову — развалистая такая раскоряка, очень похожа на ту, что в оранжерее Весты, под клёнами. Но в тени сидеть не хотелось, Саша сделал ещё несколько шагов по газону, с наслаждением вдыхая запах скошенной травы, стал на колени, а после повалился со стоном на спину. Не дышал с полминуты, пережидая боль, глядел на меленькие облачка, потом вдохнул — приятно пахнет, — пошарил по траве рукой, нагрёб осыпавшихся белых лепестков, — запах от них, — с лип, должно быть, нападали. «Так я и не придумал, как справиться с Тиресием, и надо ли вообще. За власть он хвататься не спешит, хотя вот же она, свалилась прямо в руки. Перед тем как прошла последняя волна, он предлагал Кире — откажись от престола. Надо выяснить, для себя старался или искренне хотел прекратить это безобразие. И ведь правда же, господин эмиссар, вся их властная пирамида так устроена, что сломать её можно только сверху и одним только способом — взять власть и тут же от неё отказаться, в противном случае система моментально регенерирует. Отрежешь щупальце — отращивает. Заберёшься на шею чудовища и отрубишь голову — победитель, герой! — миг, и безглавое туловище прирастёт к тебе кровоточащей шеей… Стоп! А не хочет ли этот тип спровадить меня туда, откуда я прибыл, чтобы не портить отношения с Внешним Сообществом? Вежливо с улыбочкой выставить, проводить приятными напутствиями и после этого спокойно восстановить энергостанцию. И всё пойдёт по-старому? Нет, господин эмиссар, не по-старому. Если в распоряжении нового князя будет машина времени, да ещё эти Темные Волны, будь они прокляты… Кстати, так и не удалось выяснить, что они такое.

Дух цветов липы был силён, Волков пригрелся на солнце, стал было задрёмывать, но стукнула входная дверь, он вздрогнул и поднял голову. Тиресий спускался по ступенькам, таща большой ящик. За спиной его висела на ремне чёрная труба. Он поставил ящик рядом с мотоциклами, отёр лоб, сдёрнул с плеча трубу (прибор показался знакомым Волкову) и, оставив всё это, направился к лавочке, на ходу осматриваясь. Шёл ссутулившись, походка знакомая… «Точно! Я понял, на кого похож. Если бы сидел на скамейке — не понял бы. А так, когда снизу вверх… Всё правильно, мне было тогда года четыре. Он прилетел к нам в Аркадию. Мы с мамой были в оранжерее, он подошёл вот так же точно, ссутулившись. Показался мне огромным, как Аркадийский маяк».

— Ты младший брат Володи? Может быть, сын? — спросил Волков, — глядя на остановившегося рядом Тиресия.

— Ага, я вижу, пришло время знакомиться, — удовлетворённо буркнул Тиресий себе под нос, сбросил с плеча небольшую чёрную сумку, опустился рядом с ней на траву, и протягивая Волкову руку, сказал:

— Я не брат ему и не сын, а отец. Борис Георгиев.

Волков слушал, лёжа на боку и подставив руку под голову; против обыкновения почти не перебивал рассказчика. Не из почтительности, просто был несколько сбит с толку: согласитесь, не каждый день случается человеку двадцати с лишним лет от роду беседовать с собственным дедом, которому слегка за тридцать.

— Началась вся эта чехарда с изобретения, сделанного в шестьдесят седьмом году. Долгое время мы считали это случайностью по ряду причин: во-первых, тематика небольшой лаборатории не имела никакого отношения к теории взаимодействий; во-вторых, учёный осознал, чего добился, лишь после того как получил результат; в-третьих, случилось это явно преждевременно, поскольку Обобщённая Теория Взаимодействий тогда существовала в зачаточном состоянии.

— Погоди… те, Борис, как же в зачаточном?

— Давай лучше на «ты».

— М-м… Послушай, в две тысячи шестьдесят седьмом году она не просто была разработана, а полным ходом использовалась! Гравитационному приводу уже больше полувека!

— Я разве сказал «две тысячи»? Машина времени была изобретена в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году.

— Что-о?

— Вот именно. Поэтому мы и сочли изобретение преждевременным и случайным. Теперь я даже не знаю, что об этом думать, слишком уж много случайностей, это наводит на неприятные размышления. В подробности вдаваться не буду, история запутанная, и неизвестно, будет ли когда-нибудь расследована. Главное, что нужно уяснить, — любое преждевременное изобретение чрезвычайно опасно, особенно если используемый принцип недостаточно изучен и нет возможности хотя бы приблизительно просчитать последствия. Долгое время нам удавалось…