Наг Стернин - Отныне и в Вечность. Червивое яблоко 3

Однако самой главной работой было, естественно, изготовление планера. Сборку каркаса, а потом и его обтяжку Люкс планировал проводить сам, но фактически вся эта работа легла на плечи Кувалды и Скаврона. Когда изнемогающий от усталости и бессонницы Люкс сунул, наконец, последние чертежи в руки Манон, он просто свалился со стула и заснул прежде, чем его голова стукнулась о доски пола.

Люкс был громаден и невероятно тяжел. Манон и не пыталась сама перетащить его на кровать. Спустившись в кузню, она позвала на помощь Кувалду. Вдвоем они перетащили Люкса в спальню адепта, и поскольку он, Люкс, не помещался на адептовой кровати, скинули постель на пол, стащили с Люкса одежду и принялись устраивать его прямо тут же, на полу. Однако уложить Люкса оказалось делом отнюдь не простым. Ноги его, не поместившиеся на постели, да еще и торчавшие из-под одеяла, выглядели, как ни странно, совершенно беззащитно и даже трогательно. Кувалда поглядел на Манон укоризненно, высказался в том смысле, что надо бы тут все обустроить как следует, видишь же – мерзнет… человек… и исчез, прихвативши последние чертежи.

Манон укутала ноги Люкса какими-то одежками и осторожно присела на краешек постели. Перед нею, беспомощно запрокинув голову, лежал самый… ну да, чего уж там, конечно же, самый красивый и могучий телом из всех виденных ею… вот только кто? Человек, как только что сказал Кувалда, или Бог, ипостась Бога, как упорно утверждает Скаврон?

Сон Люкса был беспокойным, дыхание трудным, воздух со свистом продирался сквозь плотно стиснутые зубы. Было ему, со всей очевидностью, очень больно, он метался и стонал. Манон подняла его голову, устроила ее у себя на коленях и стала поглаживать пальцами лоб, брови, виски. Люкс заворочался, завозился, устраиваясь поудобнее, уткнулся лицом в – ах! – самый низ ее живота и вдруг затих, расслабляясь.

Все рассказываемое Скавроном было удивительно, убедительно, но допускало, как выразился скептик Кувалда, и другие толкования. В конце концов, Люкс вполне мог оказаться человеком из таинственной страны Шамбалы, лежавшей, по преданию, за проклятым лесом и безжизненной пустыней Негов. У тамошнего народа, говорят, экстрасенс на экстрасенсе сидит и экстрасенсом погоняет. Или, возможно, он с какого-нибудь корабля из Внешних Миров. Даже для простонародья существование Внешних Миров давно не было такой уж страшной тайной, не говоря о пакаторах, студиозусах или людях благолепных профессий. А Манон – судя по всему – и по происхождению, и по положению была из самых, что ни на есть, наиблаголепий. Да и исчезновение сердечного друга Генрика в свое время, как она полагала, без этих… иномирных… не обошлось. Это было не только ее мнение. Кувалда именно так и думал, он сам ей как-то об этом проговорился, размякнувши в постели душою и телом. К самой идее бога он, как и все студиозусы – естественники, относился скептически, а профессуру и слушателей теологического факультета называл не иначе, чем "теолухи". Всем Люксовым сверхъестественным способностям он старался найти рациональное объяснение, но вот как можно было бы рационально объяснить рассказ Нодя? Нодь человек серьезный, зря трепаться не станет.

Нодь третий год обретался на полюсах и по здешним понятиям считался уже старожилом. Намерения Скаврона с товарищами уйти в побег не были для него тайной. Еще год назад он примкнул бы к ним, не задумываясь. Сейчас, оценивая свои силы трезво, он боялся стать для друзей лишь помехой и обузой, но вот помочь им в святом деле побега считал себя просто обязанным. Потому и примчался в ратушу по первому зову.

Столкнувшись в пыточной зале с Люксом, Нодь побледнел и судорожно обмахнулся накрест большим пальцем, хотя никогда раньше в особой религиозности замечен не был. Люкс, пребывавший в глубокой задумчивости, вежливо кивнул незнакомцу и вышел за дверь, а трио заговорщиков уставились на мастера с откровенным изумлением. Нодь подошел к ним неровной походкой – ноги вдруг перестали его слушаться – и почему-то шепотом стал расспрашивать, кто это такой есть, да откуда взялся, и все такое. А после сам принялся рассказывать, и от его рассказа, по крайней мере, у двоих присутствующих одновременно поехали крыши. Третий – Кувалда – только покрякивал в особо заковыристых местах рассказа, находя в нем подтверждение россказням старого товарища, Скаврона. Диким. Несуразным. А главное – входившим в неразрешимое противоречие со всем, что составляло стержень его мировоззрения, с наукой.