Алексей Рудаков - Братство - Опалённый

– Угу. Вот только… – новый сигнал опять не дал ему договорить: – Ага! «Благовест», «Меч Веры» и «Благонравный» – наши.

– А «Очищающий»?

– В рубке уже, – пожал плечами Шнек: – Ещё пару минут потерпи.

– Вот лучше бы я с Михой пошёл, – недовольно потёр шрам на щеке Сэм: – Самому – оно надёжнее.

– Ага. И опять бы вляпался. Сиди уж. Во – лёгок на помине, – щёлкнув тумблером он активировал канал связи и над тактическим столом высветилась голова Самсонова.

– Сэр? – козырнув старший десанта откашлялся: – Корвет «очищающий» взят, сэр! Потерь среди личного состава – нет.

– Ещё б они у тебя были, – хмыкнул Шнек: – В броне-то.

– Погоди, – жестом попросив его замолчать, Люциус весь подался к проекции: – Что с исповедником? Жив?

– Ну… Жив. Почти жив, сэр. – посмотрел куда-то в сторону Самсонов.

– Это как – почти?!

– В отключке – мы ему по голове, ненароком, сэр, случайно, прикладом заехали. Часа через два – очнётся.

– Случайно? Прикладом?

– Тут такая драка была, – пожал плечами Михаил: – Вахта – как с цепи сорвалась, дрались всем. К самоликвидатору раза три прорваться пытались. Ну вот мы исповеднику и того…

– Он хоть живой?

– Дышит, – пожала плечами голограмма: – Бошку мы ему перевязали, кровь остановили. А в остальном…

– Ладно. Молодцы. Спасибо за корабли, Самсонов! Давай этого брата сюда. – Прервав связь, Сэм вызвал мед отсек: – Док?

– Да, сэр?

– Сейчас к тебе очередного попа приволокут. Посмотришь?

– Труп?

– Пока нет. Вырубили его – слегка прикладом по кумполу приголубили. Говорят – живой пока.

– Пока – понятие растяжимое… Жду.

Брата исповедника, связанного и с перемотанной бинтами головой, на которых бурыми пятнами, несмотря на толстую обмотку, проступала кровь, доставили в медотсек довольно быстро – корабли только закончили разворот, ложась на курс возвращения домой – на Новый Акзар.

– Прикладом? – Ворчал Док, осторожно срезая слои торопливо намотанного бинта: – Слегка? – Сняв последний слой он, окинув месиво из крови и костей, аж присвистнул: – Да его теперь пристрелить проще. Сэр? – поковырявшись пинцетом в ране он достал оттуда кусок кости, и приподняв его на уровень глаз, вздохнул: – Не жилец. Можно за борт вываливать.

– Погоди, Док, – показав на приборы, чьи экраны демонстрировали более-менее ровные зелёные линии: – Он же жив?

– Жив, – кивнул врач, выуживая из черепа очередной кусок: – Как цветок на могилке. И вот, глянь, – в пинцете красовался обломок микросхемы: – Его так долбанули, что вся их электроника, святая, на куски разлетелась.

– А говорить-то он сможет?

– Ну… – Брезгливо выбросив обломок в ванночку, уже почти на треть, заполненную кровавым месивом, Жвалг пожевал губами: – Может. Если вколоть ему…

– Вкалывай!

– Только зря потратим, да и было бы на кого… – Продолжая недовольно бурчать, он отломал кончик ампулы и наполнив шприц, ввёл содержимое в шею Корнелиуса.

Пронёсшееся по сонной артерии лекарство подействовало моментально – не прошло и нескольких секунд, как монах вздрогнул, открыл глаза и прошептал, хриплым, с трудом различимым шепотом:

– Пить… Дайте…

– Дайте ему, доктор, – кивнул на поильник, стоявший на соседнем столе Сэм, накидывая на голову капюшон своего так и не снятого епископского облачения.

– Это убьёт его… Впрочем, – пожал плечами Жвалг: – Ему всё одно минут десять осталось.

– Вам лучше, брат Корнелиус, – наклонился Люциус над умирающим, когда тот закончил пить: – Не волнуйтесь, брат мой, всё прошло успешно – еретики отогнаны и я скорблю только о том, что мы, наши силы, прибыли сюда слишком поздно.

Стоявший рядом Жвалг недовольно поджал губы – ему, как врачу, подобная ложь умирающему в его заведовании пациенту, была неприятна.

– Спа… сибо… Брат… – прошептал исповедник: – Вы… Исповеду… ете меня?

– Конечно, брат мой. In aeternum misericordia eius… Скажи мне, брат мой… Грешен ли ты?

– Грешен, отче. Грех…ов много. И крал, и… клятвы нарушал, – слова давались ему с трудом, было видно, как жизнь буквально сочится из него, выветриваясь вместе с медикаментами, закаченными в его тело.

– Отпускаю, брат мой, – поспешил перейти к следующей части лже-монах: – Сие грехи тяжелы, но покаявшись ты облегчил душу свою. Чувствуешь ли ты облегчение, брат мой?

– Да… отче… Теперь я готов предстать… – по телу Корнелиуса пробежала первая судорога, предвещавшая скорый конец.

– Нет, ты не готов! – Возвысил голос Люциус: – Есть ещё один грех – и должно мне отпустить его прежде!