Андрей Ливадный: Черная Луна

— Что вы имеете в виду, генерал? — осторожно переспросил Ланге.

— Этот комплекс, — ответил Дорохов. — «Черную луну»… Мы копаемся в прошлом, но это я еще могу понять и оценить, только для чего? Разве для истории, во имя знаний о Предтечах человечества?! — На лице генерала появилось усталое выражение, словно он не один раз уже задавал самому себе данный вопрос. — Посмотрите, — он переключил изображение, — сюда стекаются образцы из кометных ядер, частицы блуждающих в пространстве астероидов, пробы космической пыли… Мы собираем и аккумулируем тут не просто любопытные для науки фрагменты прошлого. Уже найдены десятки низших форм древней жизни. Эти микроскопические существа настолько чужды современному метаболизму, что дай им волю — выкосят человечество в один год. Всех. И правых, и виноватых, и негодяев, и святых. У нас нет ни иммунитета, ни средств борьбы. По-моему, звездные эскадры — это более честный и более бескровный путь. Джедиан поморщился. Внутренне он, конечно, готовился к подобному разговору, но не думал, что все случится так скоро и недвусмысленно. В Форте Стеллар, откуда он только что прибыл, в ходу были иные приемы построения политических диалогов.

— Вы преувеличиваете, генерал. Путаете политику сдерживания с глобальной войной… — тем не менее ответил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно честнее и доверительнее. — Ее не случится только потому, что миллионы людей не хуже вашего представляют себе фатальные последствия таких действий. Страх, — он усмехнулся, произнеся это слово, и поставил бокал, как бы заверяя свою мысль. — Страх, господин Дорохов, — вот тот инструмент, что приведет к миру! — заключил он.

— На страхе не вырастишь ничего, кроме ненависти, — покачал головой Дмитрий Алексеевич. — Уже испробовано.

На этот раз Джедиан едва не вспылил.

— Вы считаете себя чистым? — Он скинул ногу, заброшенную на колено, и подался вперед. — Или Воронцова?

— Он спас Колонии. Он создал Конфедерацию. Он дал нам шанс жить…

Глаза Ланге сузились:

— Вы рассуждаете, как догматик! Воронцов — фигура, не отрицаю, но он был столь же подл, жесток и нечистоплотен, как и любой из нас! — Джедиан вдруг откровенно завелся. — Конфедерация построена на костях, но кто об этом помнит?! Никто! Никто не помнит о том, что творил мой двоюродный дед во имя мира и победы над силами Альянса! А ведь он убивал, казнил, предал собственного сына, изменил присяге, он уничтожал целые планеты! Но теперь все поросло былью… Он вдруг стал ЭПОХОЙ, о которой сожалеют. Боль прошла. Умерли те, кто потерял родных. Не осталось живых свидетелей. А наша память всегда страдает избирательностью! Мы помним одно и забываем другое. Но жизнь-то продолжается. И наши враги, как на Земле, так и в других галактических альянсах, развиваются, живут. Двигаются вперед. А вы предлагаете Конфедерации застыть на уровне рыцарства. — Немного поостыв, Джедиан откинулся назад, в мягкие объятия кресла. — То время, когда один крейсер мог решить судьбу цивилизации, к сожалению, или, быть может, к счастью, уже прошло… — Ланге был прирожденным оратором. Прошло несколько секунд, а он уже говорил спокойно, — обдуманно и убежденно: — Безвозвратно прошло, генерал. Нас слишком много, мы сложны… каждый год осваивается по несколько планет, человечество разбухает, и пока вы будете корить одного, нарушившего этические нормы Конфедерации, другой всадит вам нож в спину!

— Значит, конец? Все сызнова? — с какой-то надломленностью в голосе спросил Дорохов, который по-прежнему сидел, сцепив пальцы рук и не поднимая глаз на нового командующего.

— Не сызнова, Дмитрий Алексеевич, — мягко, почти вкрадчиво ответил ему Ланге. — Это прогресс. Другой уровень развития. История не стоит на месте и не терпит пустоты. Пройдут годы, одни нации вымрут, другие разовьются, и я, и вы — все мы превратимся в символы, и наши человеческие страхи, сомнения, убеждения уже не будут никого трогать. Останется лишь главная оценка действий: смог или нет. Удержал мир или сорвал лавину войны… И тут, поверьте, становятся хороши любые средства. Потому что ни одна личная трагедия не может сравниться с трагедией нации или планеты. Единичная судьба, пусть даже сломанная и искалеченная во имя великой цели, никогда не перевесит чашу весов истории!

Джедиан умел убеждать. Дорохов чувствовал, что в душе он не согласен с ним, но не нашелся, что возразить. Просто он был слеплен из иного теста.

— Зачем вы так обстоятельно беседуете со мной, господин командующий? — вновь глухо спросил он. — Мы мыслим в разных направлениях, так не проще ли мне уйти, раз мой век умер, а этические законы чести втоптаны в грязь во имя политики всеобщего сдерживания?!