Евгений Ильичев - Магеллан. Часть II. Егерь

Я накинул полушубок, взял миску с молоком из рук хозяйки и медленно, стараясь не пролить ни капли, направился в дом. На лютом холоде голые руки тут же задубели. Кончики пальцев начало нестерпимо жечь, но я уже не обращал на эти мелочи внимания. Узнать, о чем говорили путник с хозяином, – вот была цель моей вылазки в дом. Пройдя заснеженными огородами и свернув за баню, я оказался под навесом холодной кухни. Зимой она представляла собой склад ненужной кухонной утвари. Из нее в главный дом можно было попасть двумя путями: обогнуть сам дом слева и пройти через парадное либо зайти через конюшню с черного хода. Второй вариант показался мне более приемлемым, поскольку давал мне шанс остаться для домашних незамеченным. Большая часть дома еще спала, хозяйские дети не утруждали себя работой спозаранок. Была маленькая вероятность наткнуться на брата хозяина – в эту зиму он с женой и детьми жил в нашем доме, поскольку его дом сгорел еще осенью. Но, как правило, и они не вставали раньше первого поклонения Жии. Я поставил тяжелую миску с молоком на стол в холодной кухне и тихонько отворил дверь в конюшню. Горячий Гром, единственный уцелевший хозяйский конь, еще спал, лениво подергивая ухом в ответ на издаваемый мною шорох. Мне нужно было отворить эту дверь и дверь в саму избу, чтобы после вернуться за молоком. С тяжелой миской в руках одному в дом было не попасть. Я прошел к задней стене конюшни и, упершись, толкнул дверь. Та легко, почти без скрипа, поддалась. Петли этой двери я регулярно смазывал жиром именно для таких вот вылазок в дом. Прокормиться одним сеном было практически нереально, приходилось время от времени подворовывать.

Едва я заглянул внутрь, как послышались приглушенные голоса. Говорили явно на кухне, но дверь туда была заперта, и слов было не разобрать. Стена кухни выходила небольшим вентиляционным оконцем в уборную. В норме это была мойка, но в лютые зимы выбегать на улицу по нужде было проблематично, потому между домашними было условлено, что нужник в виде отдельно стоящего корыта временно располагался именно там. Остальной дом, казалось, спал беспробудным сном. Незамеченный, я на четвереньках прошмыгнул в мойку, предусмотрительно выставляя вперед руки, чтобы не вляпаться в корыто, еще полное испражнений с ночи. Таким образом я добрался до заветного оконца, что тускло светило под потолком. Оттуда тянуло табаком – сидевшие на кухне мужчины, очевидно, закурили. Первые секунды мне казалось, что их уже нет в доме, такая стояла тишь. Но вдруг из окна донеслись четкие шаги. Ходил незнакомец. Хозяйскую поступь я бы из множества узнал. Тяжелые шаги вдруг затихли, и я уловил тихий разговор:

– …Не думал ли ты, Курьма, что я прощу тебе долг? – сурово поинтересовался путник.

– Егеря не приходят сюда ежегодно, – ледяным тоном отвечал хозяин.

Я знал этот тон. То был тон лютой ненависти вперемешку с бессилием. Так, тихо, сквозь зубы, скрипя металлом, говорил хозяин лишь в моменты истинного гнева.

– Я решил, – продолжал хозяин, – ты не явишься ранее теплых мен. Я и сейчас-то не признал тебя, егерь. В такую погоду до нашего куреня не добраться.

– И ты решил поднять руку на спящего егеря, не разобравшись? – спокойно спросил незнакомец.

– Мне не нужны лишние рты. Зиме конца и края не видать, а у меня горючий камень на исходе, скотину и ту обогревать нечем. Придется забивать раньше времени…

– Я предупреждал тебя, Курьма! – грозно перебил егерь хозяина. – Твой курень у меня поперек глотки стоит, а ты, баран упрямый, сам привел своих людей к такому концу.

– Мне нечем тебе платить! – столь же яростно воскликнул хозяин. – Даже если ты решишь силой отнять, отнимать нечего!

– Ты, лис паршивый, не прибедняйся. Тебя на менах никто не заставлял бумагу великого кнеса подписывать.

– А ты мне кнесом не тыкай, с ним я сам договорюсь как-нибудь. До ближайшего куреня семь дней езды не лошади, которой у тебя, егерь, нет. А хоть бы и была – ты прежде околеешь от холода, нежели доберешься до первой теплой избы. Не помогут тебе ни твое чародейство, ни оружие твое. Кто ты такой? Такой же человечек, как и все. Мы все жалки и ничтожны во власти Богов!

Егерь резко встал. Было слышно, как ярость наполняет его легкие:

– Ты, душегуб, себя с человеком не сравнивай! Вы все в своей кнежити пали до грязных животных. Вы хуже животных – те убивают ради пропитания…

– И я убиваю ради пропитания! – заорал Курьма.

У меня похолодело внутри. Сейчас поубивают друг друга.