Курт Лассвиц - На двух планетах [litres]

Пока марсиане совещались, шар уже миновал остров. Он летел над морем и успел уже спуститься почти на две тысячи метров. Достигнет ли он противоположного берега? Упадет ли в море? Или разобьется о крутые утесы скалистого берега? Последнее казалось наиболее вероятным, в том случае, если бы не удалось поднять шара или, наоборот, ускорить его спуск.

В полуопрокинутой гондоле царил полный беспорядок. Разбитые инструменты, поломанные ящики и корзины, припасы и люди – все смешалось в какой-то дикий клубок, поддерживаемый только густой сетью спутавшихся веревок.

Острая боль в ноге заставила Грунте очнуться и открыть глаза. Он с изумлением увидел, что гондола одним краем зацепилась за обруч и перевернулась на бок, а сам он на краю гондолы стиснут между веревками и одним из якорей шара; якорь и поранил ему ногу. Грунте тотчас пришел в сознание. Он мог шевелить только верхней частью тела и руками. Одного взгляда на шар было достаточно, чтобы убедиться в том, что ему уже не добраться до горного хребта по ту сторону моря. Грунте поглядел вниз. Под ним расстилалась водная поверхность. В тревоге оглянулся он, ища своих товарищей. Торма нигде не было видно, но под обломками корзины и грудой одеял что-то шевелилось, и оттуда высунулась темно-русая курчавая голова Зальтнера, который тоже только что пришел в себя. Не подозревая о плачевном состоянии шара, Зальтнер изо всех сил старался высвободиться. Грунте сразу понял, какая опасность грозит его спутнику, – еще одно движение, и Зальтнер выпадет из корзины и грохнется вниз.

– Не шевелитесь! Лежите смирно, – крикнул Грунте, – Гондола опрокинулась. Держитесь крепче!

– Проклятье! – проворчал из-под одеял Зальтнер. – Полежишь тут спокойно, когда под тобою разбитая бутылка! Уж лучше было бы сразу выпить все шампанские и выбросить пустую бутылку. – С этими словами он резко откинулся в сторону и тотчас же покатился вниз…

Крик ужаса вырвался у Грунте. Зальтнер соскользнул на самый край гондолы. Он вскинул руками, напрасно ища опоры; тело его свесилось, но колени застряли в петле веревки, и в этом ужасном положении, головой вниз, он повис на высоте более тысячи метров над зеркалом полярного моря.

В этот миг страшного возбуждения, Грунте, ухватившись обеими руками за веревки, рванулся с такой силой, что ему, наконец, удалось высвободить ногу из-под якоря. Он не чувствовал боли. Поспешно, хотя и с большой осторожностью, цепляясь за снасти гондолы, пробирался он к Зальтнеру. Ему нужен был канат, чтобы бросить погибающему товарищу и втянуть его обратно в гондолу. Но где тут в такой путанице сразу найти канат? Вдруг он заметил свисающую сверху широкую петлю. Он стал ее дергать, раскачивать и, наконец, ему удалось докинуть ее до Зальтнера.

К счастью, Зальтнер ни на минуту не терял присутствия духа. Как только канат оказался достаточно близко от него, он схватил его обеими руками. Ему удалось удержать его, и вот он начал карабкаться вверх к гондоле. Он уже выпрямился; все выше подтягиваясь на руках, высвободил колени из петли, на которой повис, и перебросил ноги на край гондолы. Но тут, внезапно, что-то зашумело и затрещало над его головой. Канат, по которому он поднимался, оказался частью перекинутого через шар гайдропа; свободный конец его теперь отделился от шара и соскользнул вниз. Едва, успел Зальтнер уцепиться за гондолу, как канат с шумом развернулся. Сползая с шара, он задел разрывную вожжу и с силой потянул ее за собой. Это привело в действие разрывное приспособление. Газ с шипением вырвался наружу, шар завертелся вокруг своей оси и стал падать с бешеной быстротой.

– Наверх, к обручу! – воскликнул Грунте. Попробуем отрезать гондолу!

– Но, где же Торм? – спохватился Зальтнер.

Они кричали, звали, искали, – Торма нигде не было. И все-таки – думали они – может быть, он остался где-нибудь в гондоле и следовательно нельзя отрезать ее от шара; а между тем, дальше искать было некогда.

– Парашют! Парашют! – воскликнул Грунте.

– Его нет!

Шар с быстротой вихря несся вниз…

Удар, кипение пены, брызги – и море накрыло гондолу и тех, кто сидел в ней.

Как исполинская черепаха, плыла по воде вздувшаяся оболочка шара, погребая под собой экспедицию.

Мягкий свет полярного дня проникал в широкие окна высокой комнаты, отделанной в марсианским вкусе. Протянутые вдоль потолка металлические прутья переплетались в изящный узор; посередине они сходились розеткой, откуда спускалось множество проволок, заканчивающихся прибором, похожим на шкафчик. Это шкафчик стоял на большой круглом столе и с внешней стороны был сплошь покрыт кнопками и рукоятками; надписи указывали их назначение. На стене, против окна, по обеим сторонам двери, тянулись резные библиотечные полки, уставленные многочисленными книгами. Над ними красовались картины, изображающие виды Марса. Были ландшафты, на которых отражения солнца в тусклой топи сияли, как звезды, и там же густая тень гигантских деревьев трепетала тончайшими оттенками. Над дверью сверкал бюст бессмертного марсианского философа Имма, основоположника марсианской мудрости.