Дэниел Абрахам - Живая бездна

О системе снаружи комнаты — о Земле, Марсе, Поясе — мы практически ничего не знали. Для нас история закончилась на станции Тот, а наш эксперимент на Эросе был выполнен лишь наполовину. Даже спустя годы после случившегося я мог обнаружить себя размышляющим над какой-нибудь особенностью набора данных. Я больше не доверял свой памяти достаточно для того, чтобы сказать точно, были ли проблемы, занимающие моё время, достоверными, или это были домыслы моего несколько хрупкого и изменённого сознания.

Когда бывало горше всего, я мог днями лежать в амортизаторе, думая об Исааке Ньютоне и о том, как, обладая своим сознанием и своей специфической историей, он смог переделать всё человеческое восприятие. Я стоял на краю пропасти, такой же огромной, какая была и у него, и меня оттащили назад против моей воли. Но чаще мне удавалось игнорировать такие мысли неделями, иногда месяцами. У меня появился любовник. Альберто Корреа. Он работал в администрации и провёл своё детство, перебиваясь случайными заработками в комплексе космопорта в Боготе. Он имел учёную степень в области политической литературы, и он сказал, что оба мои имени — Паоло и Кортазар — напомнили ему об авторах, которых он изучал.

Иногда он мог часами болтать про влияние классовых систем на поэтические формы или Батлер-Марксистское прочтение видеороликов Пилара Восьмого и Микки Суханама. Я слушал, и мне нравится думать, что кое-что из этого я впитал. Звук его голоса и присутствие его тела успокаивали, и моменты, которые мы проводили вместе в отеле были приятны и расслабляющи. Он говорил, что если бы он знал, что придётся закончить вот этим, то он остался бы на Земле и жил бы на базовое. Когда я указывал на то, что тогда бы мы не встретились, он либо соглашался, что оно того стоило, либо рассказывал о прекрасных мужчинах, которых он любил в Колумбии.

Конечно, время стало отследить трудно, но я был практически уверен, что шёл четвертый год нашего пребывания в комнате, когда умер Кантер. Он жаловался на плохое самочувствие, а потом разволновался и начал бредить. Охранники, посмотрев на происходящее, принесли лекарства, которые, подозреваю, были просто успокоительными. Он умер через неделю.

Это была первая смерть, и она укрепила в нас мысль, что мы, скорее всего, никогда больше не выйдем на свободу. Я наблюдал, как остальные пережили период траура, который был не столько по Кантеру, сколько по тем жизням, которые у нас были и которые остались позади. Не исследовательская группа, остальные. Альберто на время стал ещё более пылким любовником, а затем впал в тихую панику, едва говорил со мной и сторонился моих прикосновений. Я был терпелив с ним, поскольку понял, что терпение проще всего, когда нет альтернативы.

День за днём мы опускались всё ниже. Наше мировосприятие сузилось до рассуждений кто с кем спит, о том, был ли комментарий кого-нибудь о сокамернике безобидным или дерзким, и драк — порой неистовых — из-за того, кто на каком амортизаторе будет спать. Мы были мелочны и жестоки, отчаянны и беспокойны, изредка человечны и даже способны порой проявлять настоящую, пусть и эфемерную красоту. Возможно, когда наступают периоды благополучия и спокойствия, на них никогда не обращаешь внимания. Само собой, на те дни я не смотрел с особой симпатией, пока не пришёл марсианин.

Я сам не видел, как он появился. Я разговаривал с Эрнцем когда это случилось, поэтому моё знакомство с этим парнем случилось когда Куинтана пролаял моё имя. Когда я повернулся, марсианин был уже здесь. Он был бледнолицым, с каштановыми волосами, и одет был в знакомую форму Флота Парламентской Республики Марс. Наши привычные астерские охранники обступили его, задрав подбородки выше обычного. Куинтана и Браун стояли перед ними, нетерпеливо подзывая меня жестами. У меня не возникло ни малейшего колебания.

Притяжение чего-то нового после такого долгого однообразия заставило меня заволноваться, а мои руки — затрястись. Подходя, я пригладил свою бороду в надежде, что это поможет мне выглядеть чуть респектабельнее. Когда мы встали перед новеньким, все втроём, Браун вышел на полшага вперёд. Я подавил желание выйти вперёд тоже, в уверенности, что это закончится тем, что мы задавим нашего посетителя. Я могу проглотить маленькую игру Брауна в физическое превосходство, лишь бы удержать марсианина от ухода.

— Здесь все? — спросил он. У него был приятный голос, с едва уловимым растягивающим слова акцентом долины Маринер.