Джон Скальци - Разорванное пространство [litres]

И тем не менее Кардения сделала ему предложение, а он, несмотря на первоначальное замешательство, его принял, после чего доводы молчаливой и логичной части его разума перестали для него что-то значить. Марс и Кардения вполне могли когда-нибудь поссориться – подобное бывало со многими, и Марс не питал иллюзий, понимая, что их отношения вовсе не обязательно будут полностью безоблачными, несмотря на всю его любовь к Кардении, но искренне надеялся, что в их основе будут лежать постоянство и мир. Марс почти не сомневался, что им удастся построить совместную жизнь, даже если каждый день придется предпринимать новую попытку.

Через несколько часов, чувствуя, что его голова уже переполняется потоками новых данных, маячащих у него перед глазами, он отправился в свою каюту на «Оверни». Едва его голова коснулась подушки, он погрузился в крепкий, здоровый сон, думая о Кардении. Когда двенадцать часов спустя он открыл глаза, ему вдруг показалось, будто он услышал ее голос, произнесший единственное слово: Марс.

Марс Клермонт поднялся с постели, зевнул, потянулся, оделся и отправился на мостик «Оверни», где Тома Шенвер, намеренно позволивший Марсу спать, сколько тот пожелает, ждал его с сообщением, что Кардении, имперо Грейланд Второй, нет в живых.

Обратное путешествие на Сиань заняло восемь дней и тысячу лет.

Марса встретил совсем другой Сиань по сравнению с тем, с которого он улетал. Формально он занимал должность особого советника имперо по науке, а после смерти Грейланд все ее советники, помощники и консультанты оказались в подвешенном состоянии, ожидая решения будущего имперо, который, скорее всего, поставил бы на эти должности своих людей, не особо нуждаясь во вспомогательном персонале предшественника.

Для Марса это означало, что любые проекты или инициативы, предпринятые им от имени Грейланд, приостанавливались в ожидании их пересмотра будущим имперо. Марс больше не имел доступа к файлам или данным на имперских серверах и не мог поделиться собранными им новыми данными с другими учеными, пока ему этого не позволят новый имперо или назначенные им представители по науке.

Само по себе это не являлось для Марса особой проблемой. Он всегда хранил копии своей работы на собственных устройствах и в любом случае делился ею с Шенвером. При желании он мог переслать часть информации другим или работать над ней самостоятельно. Но официально его работа была заблокирована, и вся его связь с имперским аппаратом прервалась. Можно сказать, он лишился надежного якоря.

(Кстати, насчет якоря – «Оверни» больше не разрешалось стоять на причале в личном доке имперо на Сиане. Марсу, чьим кораблем считался «Оверни», пришлось договариваться о другом месте для корабля, платя заоблачную цену за временный причал из неприкосновенного запаса, который он привез с собой с Края. Причал в самом деле мог оказаться временным, поскольку его стоимость быстро исчерпала бы денежные ресурсы Марса, в очередной раз напомнив, что есть разница между просто богатством и тем огромным состоянием, которое ему требовалось, чтобы держать где бы то ни было в системе корабль размеров «Оверни»).

На время ожидания решения вопроса о его трудоустройстве при новом имперо Марсу разрешили остаться в своем дворцовом жилище, холостяцкой студии, в которой ему редко доводилось ночевать в последние несколько месяцев. Ему не позволили забрать свои вещи из покоев имперо, доставив его одежду, туалетные принадлежности и прочие личные мелочи в его дворцовое жилье еще до того, как «Оверни» вернулся на Сиань. Марса лишили всех его личных связей с имперским миром столь же действенно, как и связей профессиональных.

Естественно, все знали, что у Марса и Грейланд были, если можно так выразиться, «близкие отношения». Вернувшись в свою холостяцкую квартирку, Марс встретил понимание и сочувствие со стороны других представителей императорского персонала, некоторые из которых, как и он сам, ожидали известия, останутся ли они на своих должностях. Но ни они, ни кто-либо другой не отдавали себе отчета в том, что эти самые «близкие отношения» вовсе таковыми не являлись, будучи настоящей любовью, истинной и неподдельной.

Марс понимал, что вряд ли стоит винить их в том, что, по их мнению, он был всего лишь любимой игрушкой для могущественной персоны. Он никогда не пытался хвастаться своими отношениями или делать на них капитал – это вообще никого больше не касалось. Но поскольку Марс не желал распространяться на тему своих чувств к Грейланд – к Кардении, – то, с точки зрения всех остальных, за исключением тех немногих, кто лучше всех знал имперо, он ни на что особо не претендовал.