Станислав Лем - Возвращение со звезд

Я пытался во что бы то ни стало найти другую тему. Кроме Олафа, ничто не приходило на ум, а о нем я еще не хотел спрашивать. Боялся улыбки Турбера – помнил, как он ухитрялся доводить ею до отчаяния Гимму, да и не только Гимму. Но он только слегка приподнял брови и спросил:

– Какие у тебя планы?

– Никаких, – ответил я, не покривив душой.

– А ты хотел бы чем-нибудь заняться?

– Да. Но нечем было.

– Ты до сих пор ничего не делал?

Теперь я наверняка покраснел. Меня разбирала злость.

– Почти ничего. Турбер… я… я пришел не по своему делу.

– Знаю, – сказал он спокойно. – Стааве, да?

– Да.

– В этом был определенный риск, – сказал он и легко оттолкнулся от стола. Кресло послушно повернулось в мою сторону.

– Освамм ожидал самого худшего, особенно после того, как Стааве выкинул свой гипногог… Ты тоже его выкинул, а?

– Освамм? – сказал я. – Какой Освамм?.. Постой, тот из Адапта?

– Да. Больше всего он волновался за Стааве. Я вывел его из заблуждения.

– Как это – вывел? Кого?

– Но Гимма поручился за вас обоих… – докончил Турбер, словно и не слышал меня.

– Что?! – сказал я, поднимаясь с кресла. – Гимма?

– Конечно, он и сам был не очень уверен, – продолжал свое Турбер, – и сказал мне об этом.

– Так на кой черт он ручался! – взорвался я, ошеломленный его словами.

– Он считал, что это его долг, – лаконично объяснил Турбер, – что руководитель экспедиции обязан знать своих людей…

– Чепуха…

– Я просто повторяю то, что он сказал Освамму.

– Да? – сказал я. – А чего же все-таки боялся этот Освамм? Что мы взбунтуемся, что ли?

– А у тебя не было такого желания? – спокойно спросил Турбер.

Я задумался. Потом сказал:

– Нет. Всерьез никогда.

– И ты дашь бетризовать своих детей.

– А ты? – медленно спросил я.

Впервые с момента встречи он улыбнулся движением бескровных губ и ничего не сказал.

– Слушай, Турбер… помнишь тот вечер, после последнего разведывательного полета над Бетой… когда я тебе сказал…

Он равнодушно кивнул. Неожиданно мое терпение лопнуло.

– Я тогда сказал тебе не все. Мы были там вместе, но не на равных правах. Я слушался вас, тебя, Гимму, потому что сам этого хотел. Все хотели: Вентури, Томас, Эннессон и Ардер, которому Гимма не дал запаса, потому что прятал его для более ответственного случая. Порядок. Только по какому праву ты сейчас говоришь со мной так, словно все время сидел в этом кресле? Ведь это ты послал Ардера вниз, на Керенею, во имя науки, Турбер, а я вытащил его во имя его несчастной требухи. Мы вернулись, и, оказывается, осталась только правота требухи. Только она сейчас принимается в расчет. А наука нет. Так что, может, я должен сейчас спрашивать тебя о самочувствии и ручаться за тебя, а не наоборот? Как ты думаешь? Я знаю, что ты думаешь. Ты привез груду материалов, и тебе есть во что спрятаться до конца жизни, и ты знаешь, что никто из этих любезнейших не скажет тебе: сколько стоил этот спектральный анализ? Одного? Двух человек? Не кажется ли вам, профессор Турбер, что это немного дороговато? Никто тебе этого не скажет, потому что у них нет с нами никаких счетов. Но у Вентури есть. И у Ардера, и Эннессона, и у Томаса. Чем ты будешь тогда платить, Турбер? Тем, что выведешь Освамма из заблуждения относительно меня? А Гимма тем, что поручится за нас с Олафом? Когда я увидел тебя впервые, ты делал совершенно то же самое, что сейчас. Это было в Аппрену. Ты сидел за бумагами и смотрел, как сейчас: в перерыве между более важными делами, во имя науки… – Я встал.

– Поблагодари Гимму за то, что он за нас заступился…

Турбер тоже встал. Некоторое время мы пристально смотрели друг на друга. Он был ниже меня, но это не чувствовалось. Его рост не имел значения. В его глазах сквозило невозмутимое спокойствие.

– Ты дашь мне сказать или я уже осужден? – спросил он. Я пробормотал что-то невразумительное.

– Тогда сядь, – сказал он и, не ожидая, сам тяжело опустился в кресло.

Я сел.

– Однако кое-что ты все-таки сделал, – сказал он таким тоном, словно мы до сих пор болтали о погоде. – Прочел Старка, поверил ему, считаешь себя обманутым и ищешь теперь виновных. Если тебе это действительно важно, могу взять вину на себя. Но дело не в этом. И Старк убедил тебя после тех десяти лет? Брегг, я знал, что ты человек неуравновешенный, но что глупый – не предполагал. – Он на минуту замолк, а я – странное дело – сразу почувствовал облегчение и как будто освобождение. У меня не было времени особенно вникать в свои чувства, потому что он снова заговорил.