Михаил Борисов: Гамбит

К вечеру настроение у старпома испортилось окончательно. Он стоял возле открытого рундука и с тоской смотрел на его содержимое. Поредевшие запасы и опустевшие вакуумные упаковки казались здесь, в его каюте, невероятным кощунством. Старший помощник любил шоколад – и страшно этого стеснялся. Теперь он видел, что до следующей стоянки обречён питаться кое-как. У старпома не только пропал дар речи, но даже мысли куда-то улетучились.

Наконец он пинком задвинул опустошённый рундук под койку и принялся ходить по каюте, считая про себя – он всегда делал так, чтобы успокоиться. После сегодняшнего происшествия пришлось добраться до третьей сотни, прежде чем к нему наконец вернулась способность нормально мыслить.

В довершение всего ему приснился кошмар. Старший помощник бежал по каким-то тёмным закоулкам, спинным мозгом чувствуя мягкие, но тяжёлые прыжки настигающего чудовища. Почему-то старпому казалось, что он передвигается на четвереньках, но удивительно быстро. Он не останавливался, понимая, что времени остаётся всё меньше и меньше, и еле справлялся с ужасом, бившимся внутри. Ответвление лабиринта, в которое он метнулся, через пару поворотов оказалось тупиком. Оцепенев, он смотрел на глухую стену, перегораживающую путь, и не решался обернуться.

Проснулся за час до своего обычного времени, чувствуя, что уснуть уже не удастся. От мысли, что придётся завтракать за одним столом с Шумейко, ему стало неуютно.

Поначалу старпому казалось, что винить этого офицера не в чем, и он уговаривал себя держаться спокойнее. Чак по праву гордился непредвзятым отношением к любому из экипажа, но сейчас его фундаментальная объективность, похоже, дала трещину.

Старшему помощнику Шумейко не нравился. Развязный и неряшливый капитан-лейтенант не вписывался в команду. Формальных причин для нареканий не было – отделение гидравлики работало как надо, хотя старпом прекрасно знал, что заслуги Шумейко в этом нет. Просто Свайве, выходя на пенсию, сдал своему сменщику отделение в состоянии хорошо работающего механизма. Главный старшина формально выполнял роль командира боевой части, а Шумейко отбывал при нём номер и не очень-то это скрывал. После перевода на «Независимый» он и пальцем о палец не ударил.

Старпом находился в двойственном положении: с одной стороны, он не имел права придираться к офицеру, к которому пока нет нареканий, с другой – поздно будет придираться, когда поводы для нареканий появятся. В том, что они будут, старпом не сомневался – даже хорошо отлаженный механизм необходимо время от времени регулировать и смазывать, а Шумейко своими подчинёнными почти не занимался. Старпому была известна эта порода людей. Они проводят годы в ожидании вознаграждения за поступки, которые могли бы совершить – но ничего не совершают из опасения, что вознаграждение обойдёт их стороной. В конце концов всё сводится к ожиданию должностей и наград за выслугу, а не за заслуги. Старшему помощнику было неприятно, что на «Независимом» обосновался такой тип.

К капитану со своими соображениями он не пошёл – у того своих забот хватает, экипаж – головная боль старпома. Но решил посоветоваться с Шефнером, корабельным юристом. Резюме беседы было неутешительным – в данной ситуации единственным поводом для списания с борта может быть только рапорт Шумейко о переводе. Но Шумейко ни о чём таком не помышлял: всё, что ему было нужно – это протянуть на «Независимом» положенный срок до присвоения следующего звания, а потом получить под командование какой-нибудь корабль. Он не высовывался, держался в рамках устава, тем самым лишая старпома возможности воздействовать на ситуацию административными способами. Руководствоваться субъективным мнением в работе с экипажем и тем более опускаться до интриг старший помощник считал немыслимым.

Утром пришла депеша с грифом Адмиралтейства. Поначалу он обрадовался, решив, что кто-то свыше услышал его мольбы по поводу капитан-лейтенанта.

Всё оказалось гораздо проще. Адмиралтейство извещало старшего помощника о вакансии на капитанском мостике тяжёлого крейсера «Сольвейг» и предлагало принять командование. Такие вещи случались очень редко – раньше Адмиралтейство приказывало, и оставалось только взять под козырёк. Но с тех пор, как в кресло командующего сел Степанов, кадровая политика флота претерпела изменения. С офицерами отнюдь не заигрывали – просто их мнение теперь тоже принималось в расчёт.