Роман Корнеев: Время жизни

Оказавшись в среде типового жилья и типовой жизни, я неожиданно окунулся в мир, неизвестный взрослым, привыкшим к собственной жестокости, к собственным проблемам. Мир детства в каменных башнях мегаполиса, безумный мир государственных школ и изгаженных подворотен – это все разом стало моим, заменив собой полузабытый мир живых цветов, мир частной школы с приветливыми учителями, мир родного дома.

А ведь я помню, что в детстве, которое закончилось для меня смертью отца, я читал какие-то книги, сколько же времени прошло, чтобы у меня снова появилось на это время. Жизнь на Земле сейчас такова, какова она есть. И даже развернувшееся исследование планет нас не спасет. Так говорю не я.

Тогда же, осенью 84-го года, я познакомился с тем, что на языке умников из комитета народного образования называется социальной адаптацией.

Проще говоря – пришел домой весь в синяках, с разорванной курткой, без зуба, но зато с ободранными о чужие части тела кулаками. Мать причитала весь вечер, пытаясь прикинуть в уме, сколько денег на социальном счету, оставленном нам от щедрот после смерти отца. На новую куртку там явно не набиралось, пришлось отстирывать и заштопывать то, что есть.

На следующее утро я прихватил с собой из дома увесистую дверную ручку, вывезенную невесть зачем матерью при переезде. Я бы не сказал, что нравы, царившие в школе, меня сильно удивили – в нашем подъезде я уже успел навидаться многого. Разве что тот уровень звериной жестокости к чужаку. Как и всю мою последующую жизнь, опереться, помимо собственной детской решимости, мне было не на что.

В то утро я проскользнул мимо дежурившей на входе знакомой морды – понятно, года на два старше меня, как же иначе, – чтобы успеть перед занятиями забежать в учсектор, где сунуть в окошко поддельное заявление мамы, чтобы мне заменили дополнительные классы по литературе на атлетику. Это мне казалось залогом успеха. Что хорошо, я уже тогда был парнишкой сухощавым, но резким и крепким. Я не собирался терпеть этих зверей, как терпели их другие.

Спортивный зал, таким образом, у меня значился чуть не каждый день, и уже в первый свой заход я, плюнув на крики учителя, пошел в угол и долгих полчаса, не говоря ни слова, мутузил там облезлую грушу, как мне показалось, очень ловко и больно. Пары замеченных на себе косых взглядов мне хватило, чтобы понять – я на правильном пути. На попытки своих новых товарищей по несчастью завести разговор я покуда решил не отвечать. Мне они не помогут. А там посмотрим. К слову, в тот вечер по дороге домой особых приключений со мной не случилось, что весьма обрадовало мою несчастную матушку.

На следующее утро я проснулся вполне приободренным, будущее виделось мне в более радужных красках, так что я даже не без удовольствия смел с тарелки опротивевшую кашу, вытерпел провожающий поцелуй матери и побежал по лестнице – сверху вниз лифт в нашем доме останавливался только на каждом пятом этаже.

Стоит ли упоминать, что, не пройдя и квартала в направлении школы, я наткнулся на знакомую компанию, две-три физиономии выделялись свежими синяками – не хуже моих, ничем не хуже. Только противников на этот раз было совсем много. Они накинулись на меня молча, не дав издать и звука, оттащили в сторону под косыми взглядами случайных прохожих. На помощь мне никто не спешил, да я и не верил в такую помощь. Чего хотели от меня эти малолетние изверги? Да ничего.

Я как мог отбивался, а потом с какой-то звериной решимостью, молча и изо всех сил вцепился зубами, руками, чем попало в одного верзилу, которого можно было принять за их вожака. Яростное мое рычание заглушило собственную боль, а потом и оно ушло на задний план под истерическим воплем раздираемого на части моей яростью полубезумного, испуганного существа.

Меня оттащили какие-то мужики в заводской форме, вокруг обезображенного мною малолетнего подонка образовался тот молчаливый круг пустоты, который можно увидеть в зоопарках вокруг редких тропических гадов – никто не знает, на кого тот попробует броситься. Странно, но ведь среди этой шпаны была всего пара человек старше меня – остальные были и вовсе сопляками.

Я глядел сквозь кровавую пелену и видел в глазах своих обидчиков ужас. Это было мне хорошим уроком. Не бойся смерти и боли – и ты сам станешь чужим воплощенным страхом.

И вот меня, расхлюстанного, едва умытого, отвели к директору школы, тот долго смотрел, потом коротко что-то сказал моей новой классной, а меня отпустил. За мной вроде как был установлен какой-то надзор, но я дураком не был и в школе с тех пор оставался паинькой, а учился я хорошо, не то что мои оболтусы-однокласснички.