Роман Корнеев: Время жизни

О, а наш парень не сдается!

Я видела и зеленые пятна под ногтями, и знакомые фиолетовые в черную точку круги под глазами и у рта. Но он еще пытался жить, пытался сделать хоть что-нибудь.

Увы, у тебя уже нет шансов. Твои ногти скребут по бетону, но двинуть рукой ты уже не в состоянии. Мышцы превратились в камень. И не смотри на меня так, ты сам во всем виноват.

Я быстро оглядела его, но кроме небольшого контейнера, что приметила еще при первом контакте там, наверху, почти ничего не нашла – так, какие-то бумажки, карточки. Все для верности отложила в сторону, поместив в пластиковый мешок. Пусть разбираются.

И тут я услышала голос, от которого волосы у меня на затылке встали дыбом. Он звучал словно у меня в голове, но исходил от него, от «пациента»!

Тебя отыщут. Ты совершила ошибку.

Это сказал он? Но вот же, лежит, выпучив глаза, кровавая струйка стекает у него изо рта – прокусил язык. Он не может говорить!

Запомни этот миг, теперь ты помечена .

И тут же его голова превратилась в месиво крови, осколков костей и ошметков мозга. Черт! Это же… это же…

Я лихорадочно искала причину своего провала – имплантат, прямо в мозг, с крошечным зарядом, управляется непосредственно мысленными командами… чушь собачья.

Я бегала кругами, как последняя дура, вокруг холодного уже трупа, понимая, что так не бывает и что я бы непременно почувствовала … толку. Нет, не может быть, все эти сказочные имплантаты существовали только в виде слухов среди нашего брата-наемника. А если бы и существовали, то не в голове никому не нужного клерка-лаборанта.

Что я такое говорю, обычный человек от меня бы не ушел вот так, просто и легко, простого человека не пришлось бы догонять на пределе и за пределом твоих возможностей. Да и не ждала ты на этом задании обычного человека. Тебе удалось дважды ошибиться в одном «пациенте». Если так пойдет дальше, можно тебя списывать со счетов.

И этот голос, которого не могло быть. Я скрюченными пальцами в последней надежде обрести уверенность копалась в окровавленных кусочках плоти, но ничего не находила. Ни одного осколка пластика или металла, даже тончайшего запаха чужеродного вещества не прорывалось сквозь металлический привкус сырой крови.

И только тут мне стало по-настоящему страшно.

Лишенный настоящего – не живет, лишенный прошлого – даже не родился. Не помню, кто так сказал, все эти книги за время полета слились для меня в одну кашу. Но, возвращаясь в мыслях к своей жизни на Земле, я не могу не думать о Корпорации и я не могу не думать о той судьбе, что привела меня в Корпорацию.

Место, в котором я вырос, уже давно перестало быть сонным городком вдали от большого и шумного мира, пригороды мегаполиса надвинулись на него, сравнивая холмы и поднимая вокруг безликие башни дешевого многоэтажного жилья. Черные кубы заводских зданий, облицованные поглощающей свет плиткой, казались средоточием тайн в темном и затхлом хаосе тысяч не интересующихся ничем лиц, на эти заводы пока еще смотрели с вожделением – там была работа, а кому эти заводы принадлежали – тогда, в далекие семидесятые, об этом никто не задумывался.

Я почти не помню, когда в нашей жизни появились Корпорации. Порой мне кажется, что они были всегда. Безликие хозяева мира, поначалу они были где-то далеко-далеко. Не здесь. Быть может, на изгаженных просторах России, или в далеком и не очень понятном Китае. За океаном, а может, на юге, за необъятной разлившейся Сахарой. Это же просто город, говорил мой отец маме долгими вечерами, Европа растет, всех этих мусульман надо где-то пристраивать, а земли из-за поднятия уровня океана все меньше. Так должно быть, так будет лучше.

Отец бросил свою оранжерею, которая и без того уже почти не могла нас прокормить, и пошел устраиваться на новую биофабрику, что в одночасье возникла за километр от нашего дома. Его новая работа помогла маме отдать меня не в ближайшую муниципальную школу, а в частное заведение, в которое нужно было ездить на монорельсе. Через два года, когда мне уже исполнилось восемь, отец умер. Внезапно и по неизвестной причине. Мама потом рассказывала о какой-то утечке биоматериалов, не уверен, что какие-то детали были ей действительно известны.

После смерти отца оставшийся никому не нужным хрустальный дворец на заднем дворе стал совсем черным, погрузившись в непроглядную тень недавно отстроенного многоквартирника. Мне пришлось перебираться в муниципалку, а маме – продавать дом давно охочим до нашего квартала агентам. Не прошло и года, как мое тайное убежище – память об отце под сводами некогда сверкавшего кварца – снесли, оставив на его месте лишь котлован очередного химического процессора. Тогда никто уже не пытался выделять спальные районы и промышленные. Земля вокруг мегаполисов все дорожала, и ее становилось все меньше, а горные и заболоченные районы становились все более пустынными – они были никому не нужны.